характере Президента. Узнав о своем вице-премьерстве, Бурбулис не проявил особой радости, он даже изобразил некое удивление. Не знал, полная неожиданность, говорили, намекали, но он не верил этим намекам. Смешно, конечно, однако допустим, что так оно и было — не знал. Теоретически диалог между Ельциным и Бурбулисом мог выглядеть следующим образом:
— Я сдержал слово, я уступил вашим притязаниям. Вы получили все. И теперь говорить о вашей бессребрености наивно. Однако значимых результатов нет. Более того, жалобы в ваш адрес преследуют меня.
— Борис Николаевич, враги не могут вести себя иначе. Их задача дискредитировать команду Президента, облить грязью его соратников.
— С врагами все ясно, к красно-коричневым вопросов нет. Но жалуются отнюдь не враги — наши единомышленники. У вас задерживается масса информации, которая не доходит до меня.
— Вы же знаете, что это не так. Я стараюсь выполнять ваши поручения. Мы отстояли правительство. Мы начали реформы.
— Почему вы не предупредили меня о возможном скандале на съезде? Вы информировали меня, что владеете ситуацией и шансы иметь устойчивое большинство на съезде неплохие. Где это устойчивое большинство?
— Я говорил о парламенте.
— Оставьте, в парламенте положение ещё хуже. Стоит вам где-либо появиться, и тотчас начинается атака на Президента. Вы до невозможности испортили мои отношения с Хасбулатовым.
— Хасбулатов, после избрания спикером парламента, возомнил о себе немыслимое. Он только внешне высказывает свою поддержку вам, а на самом деле считает себя равным Президенту, не упускает случая унизить вас. Вспомните съезд.
— С Хасбулатовым я разберусь сам. Сколько раз вы говорили об объединении сил в поддержку реформ. Где эти силы? Или все держится только на Президенте? Тогда зачем команда?
— Вы правы, мы переоценили возможности «Демократической России», но раскол присущ не только им. У наших оппонентов единства тоже нет.
— Неокоммунистов, ура-патриотов, националистов объединило чувство ненависти к демократам. А демократов даже чувство опасности, что им свернут шею, не может объединить.
— Их должна была объединить реформа.
Ельцин (раздраженно):
— Нужны результаты, пусть небольшие. Народ почувствует — обстановка меняется. Однако вернемся к вашей проблеме. Я предупреждал вас — «Указ Президента о статусе государственного секретаря» взорвет съезд. Вы меня не послушали. Что прикажете делать теперь? Почему вас так не любят?
— Вы же знаете, кто гонит волну…
— Вот именно, волну. Поэтому давайте договоримся, чтобы не разразился шторм, определим ваши обязанности как государственного секретаря при Президенте. Недовольны? По глазам вижу — недовольны. Власти желаете, а управиться с ней не можете! Умерьте желания. Займитесь внешней политикой… Козыреву нравится путешествовать вокруг света, а концепции внешней политики нет. А Шелов-Коведяев?! Его же никто всерьез не принимает. Кто занимается ближним зарубежьем? А то и внешняя политика, и внутренняя, и связь с партиями и движениями, и работа с интеллигенцией, и МВД, и государственная безопасность, и координация деятельности аппарата Президента… Хватит этой мешанины. Сосредоточьтесь на чем-то одном и добейтесь ощутимого результата. Будете атаковать с задней линии. Вы уже всем намозолили глаза.
Как уже было сказано, разговор этот можно счесть гипотетическим, но все случившееся после съезда лишь подтвердило, что Президент материализовал свое недовольство работой Бурбулиса. Без откровенного разговора не обошлось, слишком многое связывало Президента с Бурбулисом. Он единственный, кто, кроме Илюшина, имел право входа к Президенту без предварительного доклада. Бурбулис слишком хорошо знал «президентскую кухню», недоучитывать этого Ельцин не мог. Своей близостью к Президенту Бурбулис уже был защищен от максимальной опалы. Его нельзя было снять. Его можно было отодвинуть, переместить, но при этом оставить в кругу если не ближайших, то, по крайней мере, близких людей. Одолевая собственную впечатлительность, я должен признать очевидное. За эти два года Бурбулис решил главную для себя задачу, он стал Президенту необходим. Его можно не любить, раздражаться, но не признать цепкий ум, способность не терять самообладания в сложнейших условиях, умение работать по двадцать часов в сутки нельзя. Он хорошо держался в этой, замеченной всеми, опальной обстановке. Он настоял на том, чтобы все атрибуты прежнего Бурбулиса были сохранены: два кабинета (в Кремле и на Старой площади), место на заседании правительства — первый справа от Президента. Не являясь членом Совета безопасности, он регулярно присутствовал на его заседаниях. Он встречал Президента после его зарубежных поездок и на глазах у всех, преодолевая слабое сопротивление уставшего Президента, садился в его машину, при этом повторяя загадочную фразу: «Есть информация. Надо поговорить». На подписании всех официальных протоколов он не просто присутствовал на снимках, сопутствующих этим процедурам, в телекадрах, он оказывался рядом с Президентом. И если даже предположить ворчание Президента по этому поводу, а оно, конечно же, было, нельзя недооценивать и силы, которые боролись против Бурбулиса, в том числе среди ближайших соратников Ельцина. Если даже все это предположить, надо признать умение проникать в среду феноменального. У Геннадия Эдуардовича был готовый ответ: «Я не могу эффективно представлять интересы Президента, если те, в переговорах с которыми я должен их защищать, не будут уверены, что я близок к Президенту и пользуюсь его полным доверием. Я рядом с ним». Ельцину мало желать замены неугодных. Вопрос — кем заменить? Реформам ещё суждено спотыкаться, а значит, круг добровольцев будет сужаться. Впрочем, в поведении президентского ядра будут просматриваться поступки, ориентированные на последующие пять лет, в которых не будет Президента Ельцина. Не исключено, что, делая свое сенсационное признание о нежелании продлить свое президентство ещё на пять лет, Ельцин сыграл от противного. Если не будет общепризнанного лидера, а его, судя по всему, не будет, они придут и попросят его перерешить, забыть о своем отказе. Такой шаг оставляет ему свободу выбора — я не хотел, они упросили меня. Никто не посмеет обвинить его в несерьезности — сказал, взял свои слова обратно. Впрочем, расчет на то, что позовут, — рискованный расчет. Ельцина часто сравнивали с де Голлем, фигурой из числа непредсказуемых политиков. Де Голль же рассчитывал, что Франция позовет его, как это она делала дважды, но чуда не произошло. Французам надоел их уже не молодой и капризный генерал, вернувший величие Франции. Они его не позвали. Разумеется, здесь дело не в Ельцине, а в том, как будет вести себя, в силу заявленной временности, по мере убывания срока, его команда. Кстати, судьба Бурбулиса вне Ельцина просматривается смутно. Активное поле внешней необаятельности не позволит уже в разбуженной России стать ему первым. Так, видимая победа Бурбулиса обернулась для него уходом с главной позиции, он был переведен в ранг фигур меньшей политической весомости. Внешне все происходящее: уход Бурбулиса, изменения в правительстве, заявленная, с достаточной долей коррекции, программа реформ, — выглядят как уступки Президента непослушному парламенту. Если это так, то следует здраво оценить возможности Президента, он не готов идти на риск, он не готов бросить вызов. Но можно эту же ситуацию расценить иначе. Президент не желает связывать себя накрепко с командой Гайдара, ему необходимо пространство для маневра. При наших личных встречах мы не раз касались проблемы: Кравчук — парламент. Несговорчивый якобы украинский парламент всегда дает возможность Кравчуку выговаривать какие-либо условия, ссылаясь на эту несговорчивость, на непростоту своих отношений с парламентом, при этом представляя себя как гаранта устойчивых отношений с Россией. Я полагаю, что эта частность большой политики воспроизводилась во всевозможных беседах с Президентом и не осталась Ельциным незамеченной. Поведение парламента давало Ельцину достаточный повод материализовать свое собственное недовольство и политикой правительства, и поведением Бурбулиса, и пригрозить демократам, чтобы они придержали языки, не болтали направо и налево о своем безмерном влиянии на Президента. Не случайно в одном из своих обстоятельных интервью Ельцин мгновенно среагировал на мой вопрос: «Испытывает ли Президент давление со стороны тех или иных сил?» При этом я добавил, что практика давления на Президента — опробированный прием, как в цивилизованном, так и нецивилизованном обществе. К подобным действиям в равной степени прибегают и оппозиция, и окружение всех президентов мира. Как бы не услышав рассудочную часть вопроса, Ельцин выделил факт давления на него. Хитро сощурившись в мою сторону, он сделал исключающий жест рукой.
