конкретное задание на день. Такие же задания получали главные: агроном, зоотехник, инженер и другие руководящие работники совхоза. Вечером снова собирались и за подведением итогов дня засиживались до поздней ночи... Помню, на второй или на третий день директорства прихожу утром в кабинет, а там полно народу. Спрашиваю: «Зачем собрались?» Мой вопрос удивил товарищей, они говорят: «Вас ожидаем, чтобы задание получить. Пригласили к телефону и всех управляющих фермами». Я им ответил: «Задача на месяц вам ясна?» — «Ясна», — говорят они. «Так выполняйте ее». Людей, которые привыкли работать по указке, без творческого огонька, пришлось заменить. Их места заняли молодые, инициативные товарищи...»
Примерно такой же путь как руководитель прошел и Д. Арья. Но зато сейчас у него умные, верные помощники.
В госхозе работают пять агрономов, три инженера-механизатора, инженер-электрик, инженер- гидротехник, два зоотехника, один ветеринарный врач.
По отарам вместе с нами ездил главный зоотехник Чойжилсурэн. Между отарами — огромные расстояния. Громадные, конечно, только по нашим привычкам. Но привычки всегда с человеком, и вначале, в первые дни, мы охали, удивлялись: едешь-едешь от сомона к сомону, и надоест уже ехать, устанешь от колес, от шума мотора — и вдруг навстречу какой-нибудь встречный. Сразу выглянешь из машины и спросишь: сколько же еще ехать? И ждешь с надеждой. Он ответит по-дружески, рассмеется:
— Семь километров.
— Всего?
— Всего семь километров!
Но проходит час, полтора, может, и два проходит — и все еще тянутся эти семь километров, и ты не сердишься на того человека, совсем нет никакой обиды, наоборот, даже весело, хорошо. Да и предупреждали ведь тебя в самом начале поездки — «расстояния наши не меряны, километры у нас другие». А ты это присловие посчитал тогда за дружескую улыбку. А с тобой, оказывается, не шутили. Но есть и у этих длинных дорог преимущество: они сближают людей и располагают к беседе... В машине я сидел на заднем сидении рядом с Арьей. Но говорили мы не об овцах, не о поливных землях госхоза, а о народных обычаях, песнях, о Нацагдорже. Удивительно! Непостижимо! О нем — Нацагдорже — мы слышим всюду: и в юрте Дуламсурэн, и в школе Дзуун-Мода, и вот сейчас это имя снова на устах Чойжилсурэна. И, снова говорится о нем так просто, сердечно, как будто Нацагдорж для него старший брат или товарищ. В этом и удивление. Ведь поэт давно умер, по о нем везде говорят, как о живом, кровно близком, словно только что тот спустился с гор, вернулся с дороги и сейчас зашел в юрту к соседу посидеть, выпить кумыса. И пройдет минута, другая, откинется полог, он выйдет, забросит на плечо свою сумку и побредет дальше от сомона к сомону, сочиняя на ходу свои песни.
— Как вам наши расстояния? Не утомляют? — прервал Арья моя мысли. И не стал дожидаться ответа, сам ответил:
— Земли у нас много!
— И скота у нас много! — сказал ему в тон Чойжилсурэн и засмеялся.
— И друзей у нас много! — подхватил эту радостную игру Арья и, обняв меня за плечо, крепко стиснул ладонью. И я тоже засмеялся, добавил:
— И коней у вас много!
— Самых лучших в мире коней. Не забудь — самых лучших! — поддержал меня главный ветврач госхоза и показал вперед, на дорогу. Там мчались всадники, мчались навстречу — и вот уж поравнялись с машиной, вот уж видны их молодые горячие лица, но что они делают, что же?! И сразу, в ту же секунду, по тенту вдруг ударили дождевые капли, но откуда же дождь, откуда? На небе — чисто, ни тучки. Но что небо, зачем это небо, оказывается, они облили нашу машину кумысом — и опять помчались рядом с машиной, нисколько не отставая, не обгоняя, почетным эскортом. Все это радостно и понятно, ведь приехали к братьям, но кумыс- то, зачем он? Оказывается, тоже ради почета, ради похвалы гостю. Новый светлый обычай, а может, и не совсем новый, может, уже давно в Монголии встречают так самых близких...
— У наших чабанов — самые лучшие седла. Вы смотрите, смотрите, — почти кричал нам Чойжилсурэн, потому что топот коней, шум мотора заглушали слова, да и ехали мы быстро, и все были в каком-то будоражном, радостном ритме, словно спешили на праздник. А он и начался скоро — этот радостный праздник. Показались юрты, верховые обогнали машину, на дорогу вышла толпа ярко одетых женщин. И снова — кумыс, белые полотенца, импровизированный концерт в честь гостей и хозяев, а потом ответные наши речи, тосты, волнение, фотографирование возле юрты, и снова рядом с нами дети в ярких синих, зеленых халатах. И опять пионерский концерт — стихи Нацагдоржа. Все это слилось, соединилось в сознании в какое-то одно сплошное мгновение, которое завертело вихрем, приснилось... Боже мой, какая неправда — кто придумал эту восточную чопорность и угрюмость? Наверное, у него никогда не было в этих широтах ни друга, ни брата, наверное, он никогда не сидел среди простых монгольских чабанов и не пил кумыса. Но что сказать о кумысе? Его надо пить — о нем ничего не скажешь. А как же кони? И я вспомнил слова Чойжилсурэна. Да, у чабанов Арьи были отличные кони! Они легко обгоняли нашу машину. Но что машина? Хороший конь здесь ценится дороже, чем «Ява» или «Жигули». Я написал сейчас эту фразу, и у меня перехватило дыхание — что делаю, кто поверит? Но чтобы поверить, надо непременно поехать к Арье, к знаменитым чабанам Жаргаланта. Хороший конь в Монголии должен участвовать в скачках, должен брать призы, а его кличку должен знать всякий школьник, ну хотя бы в Центральном аймаке. А таких коней не так уж много, даже в Жаргаланте. Но зато какая у чабанов сбруя!..
У монголов предмет особых забот — не только лошадь, но и седло, и уздечка. Нет седел без украшений. Они меняются в зависимости от достатка хозяина. Украшения бывают железные, медные и серебряные. Уздечки тоже делают с искусным серебряным набором. У всех чабанов Арьи под серебром — уздечки и седла. Это — фамильная гордость директора, своего рода правила хорошего тона. Говорят, что Нацагдорж тоже очень любил нарядную сбрую. Он был сын своего народа и любил все, что любо народу...
— Нам пора ехать, — напомнил потихоньку Арья, и у меня от тупого удара вздрогнуло сердце. «Придется ли снова сюда вернуться? И случится ли снова дорога?.. Но все равно...»
Но все равно эти минуты уже всегда будут с тобой и в тебе, они уже соединяются навечно, и если не будет этого возвращения, то все равно будет воспоминание. А это часто — одно и то же.
— Поехали, — торопят меня.
И благодарение — дороге. Она приводит к новым встречам, к новым друзьям. И почему-то в памяти слова другого поэта — Д. Дамдинсурэна:
Согласитесь — какой гимн дороге, человеческому общению! Наверное, любил путешествовать и сам Дамдинсурэн. Любил путешествовать по Монголии и знаменитый русский ученый Н. М. Пржевальский. Мы и сейчас в туристском справочнике о Монголии встречаем его фамилию: «на полупустынных пространствах юга страны нередко попадается дикая лошадь — тахь, впервые открытая в науке великим русским путешественником Н. М. Пржевальским и названная его именем». Об этой лошади, о ее маленьком росте, гордой непревзойденной осанке я слышал и знал еще в детстве и даже видел и представлял эту лошадку в том детском сказочном полусне, где была Гоби, желтые пески с саксаулом и медленные спокойные реки — Керулен и красавица Селенга.
Но мы не увидели Гоби и Керулена, не увидели и ту знаменитую маленькую лошадку, которой любовался наш соотечественник еще в прошлом веке. Не увидели и антилоп-джейранов и диких верблюдов. И не удивительно — страна-то большая и всю не объедешь.
Но зато мы увидели самое главное, основное: мы увидели знаменитое здание дружбы, и оно растет, поднимается на наших глазах все выше и выше. И этажи его летят, устремляются прямо к солнцу, к тому благодатному горному солнцу, которое стояло и в школьных классах, и в добром взгляде художника
