обществе, в природе людской и обнаружится прогресс. Но никому не дано проникнуть в тайну периодичности, с которой происходят эти гипотетические перемены, а где уж — располагать условиями и средствами для их осуществления в одиночку. Но даже и обладай кто-то такой мощью, оказался бы ли он столь всеведущ и во всем совершенен, чтобы сотворить и творить людей по образу своему и замыслу? Согласились бы люди на нечто подобное? Возможно ли утолить стремление людей к свободе и счастью, как и примирить их с насилием и бедами?
Все это не означает отсутствия прогресса в технике и науках, а тем более что я ему противник, хотя кажется все же, что и этот вид поступательного движения справедливее было бы рассматривать с позиций прогресса условий человеческого существования. Ибо, хотя человек и не единственное существо, лишенное возможности выжить в первозданной, неизменной природной среде, уникальность его бытия, без сомнений, именно в том и состоит, что он вынужден среду эту постоянно изменять — раздвигать границы постигнутого, границы условий своего выживания.
На этом рубеже — перед шагом к новым условиям, новым возможностям — стоят люди коммунистического мира и, при ином способе достижения, остальная часть человечества. Свобода никогда не была ни догмой, ни абстракцией, а сегодня она — освобождение науки и техники от пут, навязанных сложившимися формами собственности и всего прочего, освобождение человеческого духа, целого существа человеческого от догм и насилия.
2
История отнюдь не изобилует сбывшимися пророчествами мудрецов, а тем более что касается общественных моделей, господствующих взглядов, людского жизнеустройства. В этом смысле немного преимуществ перед любым из мыслителей, предшественников или живших позже, и у Маркса, несмотря на то, что идеи его распространялись с невиданной интенсивностью, а движения, им вдохновленные, овладели третью человечества. Еще хуже с точки зрения реальной осуществимости дело обстоит с предвидениями Ленина: потому, возможно, что были более конкретными, а их автор — менее философ и пророк, чем его учитель.
Что же произошло с ленинской революцией и ленинским Коммунистическим (Третьим) Интернационалом?
Октябрьская революция являлась для Ленина лишь одним из подвигов мирового пролетариата, первым российским жертвоприношением на алтарь всемирной свободы. Но еще при живом Ленине революция свелась к оголтелой борьбе за власть, а вскоре после его смерти — к фанатическому насилию, унесшему девять десятых ленинских соратников, почти семьсот тысяч членов коммунистической партии (современная официальная статистика) и такое количество обычных граждан «первой страны социализма» (по некоторым оценкам, около восьми миллионов), что и сегодняшняя власть предержащая не смеет назвать точное число, хотя и считает этих «непосвященных» людей достойными упоминания. Сегодня от духа революции остались одни стереотипные фразы, едва прикрывающие наготу и убожество бывших революционеров, их сыновей и внуков, давно переродившихся уже в привилегированный слой партийной бюрократии, которая ни действовать, ни существовать практически не в состоянии без обмана собственного рабочего класса и народов Советского Союза, как и без подчинения своим групповым великодержавным интересам зарубежных революционных движений. Коммунистический Интернационал (Коминтерн), начиная с самых начальных своих начал, не был ни свободным, ни интернациональным: Ленин, веруя в мировую революцию или, на худой конец, в единство мирового коммунистического движения, сам расписал условия членства в нем и тем самым — вопреки добрым намерениям и периодическим стараниям своим — мысль зарубежных теоретиков социализма сделал отблеском собственной мысли, а опыт зарубежных компартий — вторичным по отношению к русской большевистской партии. После Ленина Сталин и тут повел себя вполне решительно: зарубежные партии, как и большевистскую, насколько смог, основательно «очистил», а Коминтерн превратил в довесок русского — советского — государства, с тем чтобы в итоге, в 1943 году, ликвидировать его, посчитав помехой своей государственной политике. Преображен и Ленин: в святые мощи, в образ нового православия, которому тем ревностнее отбивают поклоны, чем меньше по нему равняются, и чьи книги тем старательнее листают, чем менее заботятся о смысле в них сказанного.
Вот чем стало учение и дело Ленина.
Но есть у этой медали и другая сторона — жизненная, практическая, удостоверяющая, что мир если и не улучшился, то хуже тоже не сделался, хотя Коммунистический Интернационал не сулит ему более избавления от нищеты и войн, не обещает братства и счастья в «мировой диктатуре пролетариата». Семена революции, рассеянные по свету, отнюдь не везде нашли благодатную почву, а ожидаемых плодов не принесли нигде — и это уже немало. Да и будь даже мировая диктатура коммунистов осуществимой, неумно и непорядочно было бы допустить, чтобы одна страна, а тем более один человек лишили разума весь род людской. И еще с большей достоверностью можно утверждать, что сегодня родина Ленина, хотя и давно отказавшаяся от ленинских революционных заветов и живущая под бесцветно-безличным брежневско- косыгинским правлением, тем не менее более благопристойна и благополучна: она меньше экспортирует революцию, зато в ней больше хлеба, квартир и автомобилей, тут дефицит революционных миссионеров, но стало больше людей, действующих и мыслящих в соответствии с категориями возможного. Даже насилия в советской России сегодня значительно меньше, чем при Ленине, хотя есть среди нас на этом белом свете и такие, кто революционное насилие почитает вершиной счастья и свободы.
Революцией Ленин не только отстраивал новую власть, вооруженный догмой, он кроил-тачал и новое общество. Но тут тоже есть вторая сторона: ленинская догматическая исключительность и революционная непримиримость (в современных условиях — пережиток, отброшенный за неприемлемостью и бесполезностью) были тогда преимуществом, сделавшим Ленина одним из великих титанов истории, а возможно, и крупнейшей фигурой XX века. Именно исключительность вкупе с непримиримостью привели его к новой, для России и еще ряда стран допустимой, живой форме власти и общества… А. Ф. Керенский придавал особый вес своему утверждению, что Ленин не марксист, а бланкист: это могло звучать удобно для западноевропейской буржуазии и убедительно для реформистских кругов социал-демократии, но, будь даже правдой, ничуть не умалило бы величие Ленина, как и реальность его начинаний. Еще смешнее выглядят сегодня жалобы П. Б. Струве: «Рассуждая по существу, должен сказать о революции 1917-го и последовавших за ней годах: как факт народной жизни она была великим несчастьем и, будучи осуществленной, великой ошибкой…»[47] Хотя роль идей, морали и чувств в человеческих борениях немаловажна, а порой и решающа, нет ничего ошибочнее и напраснее, чем, приняв их за основу, задним числом оценивать какое-либо историческое происшествие: случившееся — бесповоротно и тем самым — неизменимо и непоправимо, а Гегель был стопроцентно прав, когда к своему утверждению, что всякая эпоха чересчур индивидуальна для обучения народов на примерах истории, присовокупил, что история все же способна научить кое-чему из того, чего делать не следует…
В каком ключе ни рассуждай мы об учении Ленина, деле Ленина, ясно одно: они не только не соответствуют современным потребностям и условиям борьбы за лучшую жизнь, людскую свободу и равноправие народов, но и являются главным орудием определенной мировой силы, Советского Союза, с помощью которого по всему свету распространяется его государственное влияние и гегемония над коммунистическими партиями и странами под коммунистической управой. При этом надо иметь в виду, что разложение коммунизма не вытекает исключительно из его органического бессилия и в наши дни решить основные жизненные проблемы наций, над которыми он господствует, но также из неспособности выстоять в собственном — закупоренном мире, а посему критическое отношение к ленинскому видению современного общества, к его методам и формам борьбы и организации выступает необходимой предпосылкой демократических преобразований в коммунистических партиях и государствах, освобождения их от наследия идеологической дани захватнической советской олигархии.
Ибо, стоит добавить, ленинское видение общества и мировых отношений действительности не соответствовало и при его жизни, «работало» единственно как идеология революционного движения определенного — коммунистического — толка, применимая только в России, чей народ и не мог перейти в новые условия иначе, чем сбросив отсталость, зависимость и феодальное самодержавие. Все последующие
