подобных ситуациях совершенно незаменимым.
Второй эпизод последнего времени как будто не имеет никакого отношения к первому. В Театре эстрады был устроен бенефис Бориса Брунова по случаю его семидесятилетия. Собрались все, кого мог вместить этот зал, - от Михаила Ульянова и Роберта Рождественского до Изабеллы Юрьевой и Юрия Никулина. Что за юбилей без Ширвиндта и Державина? Брунов еще и имен их не произнес, а все уже догадались, что сейчас они выйдут на сцену. И устроили овацию. А они вынесли какие-то два мешка и, извинившись перед бенефициантом, что не смогли придумать ничего смешного - до юмора ли сейчас? - сообщили, что решили оказать юбиляру гуманитарную помощь. И стали извлекать из мешков всякую всячину, главным образом предметы третьей и пятой необходимости, купленные за СКВ по всему миру - от Таиланда до Канады. На каждой покупке - ярлык с ценой. Два дня, по заверению дарителей, ушло на то, чтобы сложить доллары, фунты, марки, франки и юани вместе, а затем перевести все это на наши 'деревянные'. В результате получилась кругленькая сумма гуманитарной помощи.
Зал умирал от хохота, а Шуре и Мише хоть бы что - ни одной улыбки, все серьезно, спокойно, обстоятельно.
Мне предложили собрать компанию людей, отметивших свое пятидесятилетие, но не достигших еще следующего юбилея, то есть тех, кто родился в тридцатые годы и, следователь-но, выбирал профессию в конце сороковых - начале пятидесятых. Мало того, мне нужны были только те, кто связал свою судьбу с искусством и литературой. Ясное дело, я не мог обойтись без Шуры и Миши. Мы несколько раз лично и по телефону обсуждали, в чем именно выразится их участие, казалось бы, обо всем договорились, но в последнюю минуту Шура преподнес всем, в том числе и мне, очередной сюрприз. Вместо условленного номера он извлек какой-то немысли-мый пакет, открыл его и продемонстрировал коллекцию пластинок с речью И.В.Сталина, где сама речь занимала всего один диск, зато семнадцать других сохранили бурные, долго не смолкающие овации зала, которые никто не посмел 'сократить', ибо в этом шабаше народного ликования то и дело звучали возгласы типа: 'Слава товарищу Сталину!', 'Слава товарищу Кагановичу!', 'Слава товарищу Ежову!' и т.д. и т.п. Сколько времени длилось это ликование, столько и сохранила их документальная запись.
Шура непредсказуем во всем. Он может ни с того ни с сего устроить мне скандал из-за пустяка. Предполагаю, что не мне одному. Зато он отходчив и тут же все забывает, как малое дитя. Думаю, этим последним наблюдением я и закончу свои записки. Во всяком случае, на данном этапе. Ведь мы еще не подводим итоги, а так просто, разминаемся, словно впереди - целая жизнь, отчего и назвали нашу книгу 'Былое без дум'.
Пусть думают другие, мы свое сделали как могли, так уж не взыщите!..
ТЕЛЕФОННАЯ КНИЖКА
Боря! Ты удачно прикидываешься интеллигентом
и должен помнить,
что в дневниках удивительного Евгения Шварца
есть раздел 'Телефонная книжка' - мудрая придумка.
Евгений Львович решил, что писать о ком-то,
не написав о ком-то еще, обидно для себя
и несправедливо для забытых.
Взял свою телефонную книжку
и пошел подряд,
ибо там, очевидно, вся жизнь:
друзья, коллеги, соучастники,
начальники - все, кроме, может быть, врагов,
писать о которых противно,
как бы этого ни хотелось.
Я не Шварц,
и книга, Боря, наша намного тоньше, но все же...
АРКАНОВ
Арканов Аркадий Михайлович. Я иногда думаю: что меня так тянет к Аркану (Аркан - это кличка Аркадия) уже много-много лет? А 'много лет' в переводе на русский получается что-то около тридцати пяти. Ну, во-первых, наверное, привычка и точное взаимное ощущение, что ничего лучше у нас уже в этой жизни не повстречается, даже если бы и захотелось. Во-вторых же, хотя лучше бы это поставить во-первых, но теперь уже поздно (вот что значит редко писать - надо сначала думать, а потом бросаться к перу, а не наоборот), мы обладаем с ним сильным родственным качеством характера - мы не умеем резко и сразу сказать 'нет!'. Сколько бессмысленных глупостей и глупостей осмысленных совершили мы вместе и порознь из-за отсутствия этого качества. С годами стали мудрее, резче и категоричнее и доросли, довоспитали себя, или жизнь наломала из нас дров, и мы стали говорить ни да, ни нет. Это предел нашего волевого надругательства над характером и индивидуальностью.
Позорно ли это и стыдно ли? Размышляя о жизни как своей, так и аркановской, думаю, что эта вялость дала нам и некоторые плюсовые значения в судьбе и творчестве, потому что при аркановском ультраоригинальном писательском и человеческом таланте только вечно висящее над ним 'да!' побеждало титаническую, самозабвенную лень - бросало к письменному столу, к эстраде, театру, друзьям. Из-за невозможности отказать появлялись удивительные монологи, редчайшие афоризмы, нежнейшие стихи, пикантные безделушки, очаровательные дети, рассказы бредбери-кафковского 'розлива'. Конечно, в ряду согласий бывали проколы грандиозной силы по безумию ненужности и затрат времени, но думаю, что баланс выведен жизнью со знаком плюс. Пороки и страсти по молодости у нас тоже были идентичные, всех не перечислишь, самая же губительная и дорогостоящая - это Московский государственный ипподром. Сегодня, заходя на ипподром по большим праздникам на Орловские дерби или другие дни больших призов, глядя уже дилетантским глазом на бешеные страсти вокруг бегового круга, где за одну милю дистанции возникают на трибунах сотни предынфарктных кардиограмм, я мысленно считаю сколько же прекрасных лошадей выкормил отборным овсом Аркадий Михайлович Арканов, сколько новых денников построили мы с ним в складчину для молодняка, играя (вернее, проигрывая) в течение многих лет на ипподроме.
В работе уникальной по мировым стандартам аэрокомпании Аэрофлот, где все крайне самобытно но сравнению с 'Deltа' или 'US Air', есть поистине потрясающая находка в деле окончательного слома воли вылетающего индивидуума - это 'накопитель'. Слово, взятое из мира химических реакций, парообразования и сливных устройств, в Аэрофлоте служит для постепенного перехода человека в состояние моральной невесомости. После мук регистрации вы попадете в категорию неполноценных лиц с клеймом 'на досадку', после звона мелочи в арках таможенного пропускника и выгребания карманов наизнанку вы в преддверии заслуженного передыха перед посадкой моментально загоняетесь в 'накопитель' - помещение, созданное по проектам душегубок, только не на колесах и без выхлопных газов, так как последние не нужны, ибо помещение герметично, воздух не подается, а газы и пот очумевших пассажиров и дешевле и действеннее. В 'накопителе' нет стульев, нет воздуха, нет туалетов, нет пути назад. Вы прошли все кордоны, а вперед пути тоже нет: там летное поле - святая святых. В 'накопитель' обычно загоняют за сорок-пятьдесят минут до посадки, чтобы было неповадно в дальнейшем пользоваться услугами Аэрофлота. Накапливается за этот период у пассажира действительно много всего - злость, одышка, стук в висках, свинец в ногах и другие вещи, требующие немедленного выхода наружу. Поэтому, когда крутобедрая синеформная мадам, с шипящим переговорником и каменным лицом на шее, с амбарными ключами проходит через 'накопитель' к долгожданной двери и металлическим голосом говорит: 'Сызрань, на посадку', тихое стадо бросается к амбразуре открываемой двери и понимает, что счастье - это вещь относительная.
В нашей жизни с Арканом было много негативных 'накопителей', но мы так никогда и не поссорились, твердо зная, что в конце концов дверь 'накопителя' откроется и мы вздохнем рядом друг с другом.
БУРОВ
Буров Альберт Григорьевич - в быту Алик. Профессор Театрального института имени Б.Щукина. Заторможенный неврастеник, ранимый, мнительный, дотошный и любимый. Был прекрасным артистом в Театре сатиры прошлого. Потом, очевидно, перерос необходимость круглосуточной зависимости от мэтров и восхищения значимостью родного театра на мировом рынке и ушел в педагогику, где из молодого педагога стал седым профессором, но не заметил этого и остался юношей. Руководит курсами - выпускает их с
