ПЛЯТТ И ЛОСЕВ
Как всегда придирчиво, прочитал эссе Поюровского о Плятте в надежде вклиниться с искрометными личностными эпизодами. Но вдруг остановился и не вклинился.
Удивительная, я бы сказал, парадоксальная дружба связывала Ростислава Яновича Плятта с Львом Федоровичем Лосевым.
Лев Федорович Лосев по происхождению, возрасту и генофонду никак не мог рассчитывать на встречу с Пляттом, а тем более - на дружбу с ним. Я дружу с Лосевым более тридцати пяти лет, с той далекой поры, когда он в группе берсеневского молодняка снисходительно принял меня под крыло ленкомовской элиты. Все было в нашей с Левой жизни - совместные счастливые премьеры в спектаклях Сергея Львовича Штейна 'Колесо счастья', 'Товарищи-романтики', 'Когда цветет акация', бездумное актерское застолье. Мы с ним стояли у истоков создания 'капустной бригады' Дома актера, мы придумали и даже осуществили как авторы цикл телевизионных вечеров 'Театральная гостиная', среди которых были наиболее удачны и любимы нами, а может быть, и всеми 'В гостях у Яншина', 'В гостях у Утесова', 'В гостях у Жарова', 'В гостях у Богословского' и другие. Сегодня Борис Михайлович Поюровский реанимировал этот тележанр - честь ему и хвала. Но, скорее всего, я ностальгически завистлив, и потому содержание сегодняшних встреч кажется мне 'пожиже'.
Мы с Львом Федоровичем написали огромное множество радиопрограмм, не рядовых и незаметных, а сугубо праздничных и помпезных, где все было пронизано добрым юмором, светлой улыбкой и пафосом, пафосом, пафосом... 'С днем рождения, Родина!', 'Цветы к маю', 'Музыкальное окно' и многие другие 'радиошедевры' каждый год выходили из-под нашего остроконъюнктурного пера. Написав очередной 'шедевр', мы бросались к большим актерам и провоцировали их на исполнение нетленных радиоэпопей. У нас 'звучали' все! Для пафоса и монументальности - Михаил Царев, Вера Марецкая, Борис Чирков, Николай Мордвинов; для светлой и большой улыбки - Михаил Жаров, Людмила Касаткина; для беспощадной сатиры про салоны красоты и подвыпившего командировочного Владимир Канделаки, Рина Зеленая, Татьяна Пельтцер, Леонид Утесов и, конечно, всегда, для всего и очень много - Ростислав Плятт.
Покончив с радиоэфиром, мы с Левой перешли к 'большой литературе' и стали вести юмористическую страницу в журнале 'Театральная жизнь', где иногда даже смешно выглядели наши зарисовки из превеселого театрального быта. Я специально на днях перечитал пару наших рассказов и пару раз улыбнулся, хотя прошло столько лет и столько уже написано нового, что улыбаться над старым как-то даже неловко.
В нашей бурной, тогда еще довольно молодой жизни бывали счастливые минуты, когда нас принимала семья Лосевых-старших. Лева торжественно говорил: 'Шура, едем к моим: накормят, посидим, выпьем, они тебя любят - не матерись!' Мы запрягали мой ржавый рыдван и, переехав окружную железную дорогу у Сокола, попадали в объятия Лосевых-старших, простых, больших, добрых, в меру суровых и абсолютно не понимавших, чем мы с их младшеньким занимаемся, над чем и зачем смеемся, пребывающих в твердой уверенности, что добром все это не кончится. Перед отправкой меня обратно, в черту окружной железной дороги, Лосев-старший полуобнимал меня, по-отцовски наставляя: 'Александр, ты выпивши, будь осторожен - пробивайся огородами!'
В моей семье старшие тоже любили 'Левушку' и всегда ждали его. Мать могла часами 'пытать' Лосева на все околотеатральные темы, и Левчик с врожденным чувством уважения к 'взрослым' терпеливо докладывал, кто с кем, кто как и как кто.
С супругой моей у Лосева отношения сложились сложновато. Ничего этих сложностей не предвещало - дружили, встречались семьями и т.д., все 'как у людей', и на тебе - у нас родился сын Миша. Как сейчас помню, в родительской квартире моей жены, в дальней комнате, завешенной крахмальными простынями и стерильными марлями, в клеенке лежал красавец наследник, только что привезенный из роддома. Мы с Левой тихо вошли, по-моему, вымыли ноги, и сияющая, счастливая мать разрешила нам взглянуть из другой комнаты на этот шедевр, чтобы, не дай Бог, дух богемы, по ее убеждению, исходящий от нас круглосуточно, не проник за порог новой, счастливой жизни. Увидев нечто сморщенное, дико носатое и коричневатое, Лосев вздрогнул и трагически сказал: 'Ничего, ничего, Таточка, он еще, может быть, выровняется'.
Прошло ровно тридцать пять лет, но когда сегодня наши семейные пути пересекаются, что-то вздрагивает в глазах Лосева и в глазах Таточки что-то гаснет.
Мало я знаю людей - я почти их не знаю, - которые уходили бы из театра сами. Из театра или выгоняют, или выносят - третьего не дано. Лосев сам ушел из театра. Уровень его личности стал не совпадать с восприятием этой личности со стороны очередного руководства Театра имени Ленинского комсомола. Он ушел на партийную работу, ушел недалеко - райком партии стоял на той же улице Чехова, что и театр, - ушел в инструкторы райкома по культуре, где первым секретарем был Георгий Александрович Иванов спокойно-внушительный человек, отдаленно похожий на маршала Жукова и Давида Ойстраха одновременно, что, казалось бы, несочетаемо, но тем не менее... Раньше Г.Л. был артистом Театра имени Вахтангова, и, очевидно, привлечение Лосева к себе в окружение было данью театральной ностальгии, или просто ему одному там было страшно. Вся партийная карьера Лосева была отчаянной борьбой между чувством и долгом. Апофеозом этой борьбы были гастроли нашего 'капустного' театра в Ленинграде, где шла одна из наших самых по тем временам острых и даже страшноватых программ и где инструктор райкома партии нес такое, что все были уверены, что либо он сошел с ума, либо приставлен специально с провокационно-надсмотрщицкими целями.
Лев Федорович Лосев - заслуженный деятель искусств России, много лет директор Московского академического театра имени Моссовета. Как случилось, что в цитадель рафинированной театральности и изысканной интеллигентности попал, в ней укрепился и, наконец, полюбился инструктор райкома партии, живший с папой, мамой и старшим братом Клавдием за окружной железной дорогой в поселке Сокол?..
Многие годы Лосев почти автоматически выбирался председателем ревизионной комиссии сначала ВТО, а потом СТД. Почему? Лосев обладает двумя уникальными для административно-го лица качествами: он абсолютно честный человек, и он круглосуточно самозабвенно-фанатически любит театр. Ради этого он прошел через все - через снисходительность Завадского (после смерти которого Лосев 'лег костьми' и издал замечательную книжку о нем); через гениальные капризы великой Фаины Раневской (после смерти которой он приложил немало усилий, чтобы выпустить сборник воспоминаний о ней). Сейчас, когда уже вообще ничего нельзя издать, не имея ворованного миллиарда в кармане, он кладет уже немолодые свои кости на издание книги о Плятте. 'Мой директор', - говорили Плятт и Раневская к концу жизни, и сколько бы ни было в этих словах иронии, любви гораздо больше...
Почему Плятт любил Лосева? Они похожи, несмотря на абсолютную разность. Плятт никогда никому не мог отказать в помощи - Лосев помогал ему. Лосев целыми днями что-то пробивал для театра, для актеров, для цехов - Плятт, прихрамывая, безропотно ковылял за ним в ЦК, больницу, на телефонный узел, в жилуправление, чтобы своим видом, именем и свежим анекдотом подкрепить значимость очередной просьбы.
После Юрия Никулина Ростислав Плятт был вторым самым крупным специалистом по рассказыванию анекдотов. Меня он ненавидел за возможность услышать анекдот, которого он не знал. Мы никогда не говорили друг другу 'здравствуйте'. Увидев меня, он кричал через переулок: 'Шура, встречаются два орангутанга...' - и если я кричал 'знаю!', уходил не прощаясь; если дослушивал до конца и смеялся, мы обнимались и дружили дальше.
Лосеву досталась нелегкая доля. Он вместе с театром за довольно короткое время лишился Завадского, Орловой, Марецкой, Маркова, Раневской. Не будет кощунством предположить, что самым тяжелым ударом была для него все-таки потеря Ростислава Яновича Плятта.
Ростислав Плятт. Смотришь сегодня на детей от трех до семи лет, чаще, правда, по телевидению, и думаешь, как из этих наивных, разных и чистых особей получается это взрослое, бессовестное население. Иногда, правда, на улицах встречаются какие-то милые старички и старушки, пытающиеся, очевидно, завершить свое земное путешествие в божеском виде; впрочем, может быть, это только кажется из-за их физической немощи. А внутри все те же благоприобретенные на жизненном пути гнусности...
Когда в этом устойчивом контингенте возникает иная фигура, вздрагиваешь от неожиданности - откуда?
