– Благодарствую, милостивец! – обрадовался туземец. – Покорно благодарю!
По поляне прокатился вздох облегчения. Мужчины перестали сжимать рукояти ножей, бросили весла, женщины наконец-то отпустили детей, позволив им разбежаться в стороны.
– Привал! – скомандовал Андрей. – Поешьте горячего, ребята. Отвыкли от свежего в походе. Разбирайте все.
– Примите коней у дорогих гостей! – замахал руками мужик. – Ерш, Копыто, Юра, Виговей, не стойте. Примите, напоите, отведите на траву! Боярин, а с собой взять не хочешь? Судаки у нас есть, белорыбица, язи копченые. Соленые тоже есть. Вяленой рыбы продадим, коли в дальнюю дорогу собрались.
– Пожалуй, что и возьму, – пожал плечами Зверев. – Сумки чересседельные опустели изрядно, а дворов постоялых тут не видно.
– Это верно, – суетливо согласился мужик. – Не строят. Мало у нас путников. Все больше сотни да полусотни. Кто с добычей, кто с саванами едет…
– В Казань мы собирались, – пояснил Андрей, двинувшись к берегу Волги. – Да побоялся я, что заблудились. Свернул. Тут вдоль берега проехать можно?
– Можно, но недалече. Верст двадцать. А там в Аниш упретесь. Широкий он, не перебраться. Здесь не перебраться. А коли дорогой скакать, она к броду выведет.
– А коли переправиться, тогда берегом до Казани дойдем?
– Нет, не дойдете. В десяти верстах за Анишем Свияга в Волгу впадает. Широкая река. Зело широкая. Не перейдете. Правда, от нее до Казани всего двадцать верст останется, и более никаких рек. Так, ручейки малые. Но места, сказывают, там нехорошие. Проклятые…
– Коли проклятые, не пойдем, – легко согласился Андрей. – А до Аниша прогуляемся. Скучно назад по той же дороге идти. От его устья на дорогу вернуться можно?
– А как же! Там дорога не в пример нашей, ухоженная. Стойбище у хана Гиляз-бека там недалече. У него полтораста сабель завсегда под рукой, ему бояться нечего.
– Вот и славно, – пряча улыбку, покачал головой Зверев: без всякой задней мысли черемис рассказал ему столько, что за одну информацию мог истребовать больше, чем взял за свою рыбу. – Выбери мне форель… то есть пеструху повкуснее. Тоже подкрепиться хочу.
Обитатели деревни окончательно успокоились. И если мужики тут же занялись делом: понесли с берега уже рассортированный улов, чтобы поместить его в коптильную яму, полезли в погреб за рыбой, приготовленной накануне, – гостям богатеньким продать, – занялись заготовкой дров, то женщины уже минут через десять оказались принаряженными, как на праздник. Все они без исключения носили штаны, что не мешало им иметь еще и платья с коротким подолом: у всех только белые, но с коричневыми, красными, синими клетчатыми рукавами и нагрудниками. Самым же поразительным были их «буденовки» – остроконечные суконные шапочки разных цветов с бисерными геометрическими узорами, с бубенчиками на макушке и множеством монет, нашитых на верхушке, рядами сбоку и на на ушах. Кто победнее, имел всего один ряд из монет, тянущихся на уровне лба, кто богаче – у тех монеты, наслаиваясь подобно чешуе, закрывали всю голову, спускались вниз и при каждом движении соблазнительно позвякивали, ударяясь друг о друга. Соблазнительно – в том смысле, что хотелось взять красавицу с собой на торг и использовать в качестве кошелька. А ведь такая шапка, небось, и сабельный удар выдержит?
Женщины, прямо в праздничных платьях, наконец-то стали помогать мужьям, разбирая сваленный в лохани свежий улов: лещей – к лещам, сомов – к сомам, мелкую рыбу – к мелкой, среднюю – к средней. Молодые девицы нашли себе какое-то занятие на поляне – и вскоре там и сям уже потянулись беседы между ними и гостями. Андрей ощутил нечто, похожее на азарт: а ну сговорятся? А ну до венчания дойдет? Любовь зла… А жена его холопа – уже его холопка.
Однако затягивать привал до бесконечности было невозможно – и часа через полтора, прихватив еще по четыре рыбки на каждого из своих людей, князь отдал приказ подниматься в седла. Его неполная полусотня двинулась вниз по течению вдоль самого берега реки, и Андрей с явным сожалением бросил взгляд на четырех юных черемисок, что махали вслед холопам с особенным азартом. Не напишут, не приедут, не позвонят… А жаль.
– Суровые нынче времена, – вздохнул он.
– И люди какие глупые, – подхватил боярин Выродков. – Ты видел, Андрей Васильевич? Всего в десяти верстах от них люди в добротных избах живут, с подворьем, со скотиной и храмом Христовым. А эти несчастные в ямах, ровно звери лесные, живут. Рази это дело? Вот арабы, османы, хоть и басурмане неверные, враз бы переняли достойное начинание, сами стали бы так же достойно…
– А я думаю, Иван Григорьевич, что они в той деревне и живут. Землянки у черемисов в выселках. Там, куда они на работу отъезжают. Скот пасти, рыбу ловить, заготавливать… Ну чем они тут занимаются?
– Вестимо, рыбу ловят.
Берег Волги был хоженый, и изрядно. За исключением нескольких подтопленных, заболоченных мест, путники двигались вдоль реки без особого труда. Князь вел отряд широким шагом, и к Анишу они выбрались часа через два. Правда, от Волги при этом пришлось отвернуть – земля словно просела, стала низкой, влажной, тростник завладел всем берегом и поднимался заметно выше всадников. Пришлось отворачивать все дальше и дальше к югу, пока впереди не обнаружилась медлительная и величавая река чуть не в пятьдесят саженей шириной.
– Облом, – натянув поводья, сделал вывод Зверев. – Здесь вместо дельты сплошное болото. Уток, наверное, тьма. На охоту сюда ездить хорошо, а вот для всего остального место явно не годится.
– Загадками ты молвишь, княже, – не понял боярин. – К чему не годится? Чего ты ищешь? Зачем?
– Дорога здесь должна быть. Наезженная. По ней выберемся.
Вдоль Аниша они поскакали навстречу воде. Дороги не нашли, но тропинок хватало вдосталь. Путники спустились с холма, обогнули заросли густых лип – и оказались перед длинной бревенчатой стеной. Где-то совсем рядом ржали кони, смеялись люди, жалобно блеяли овцы, кто-то истошно орал человеческим голосом, пахло жареным мясом, паленой шерстью и человеческим жильем.
– Укрепление, что ли? – не понял Иван Григорьевич.
– Нет, больше на дом похоже…
Андрей глянул влево – там, за зарослями бузины журчала река, – вправо, повернул туда. Впереди был виден край плотно утоптанной площадки, войлочный полог. Князь двинулся в том направлении. Стена оборвалась, и взорам путников открылось обширное поле, заставленное минимум двадцатью юртами, напротив которых тянулись пять длинных, как вокзальный навес, сараев. Свободное пространство меж строениями стационарными и передвижными было занято оседланными лошадьми и людьми – опоясанными саблями мужчинами частью в халатах, частью в рубахах и шароварах. Большинство были бриты, но носили усы.
– Татары, – прошептал Зверев. – Не меньше полусотни…
Он оглянулся на холопов, что один за другим выезжали из-за крайнего сарая. Мальчишки неопытные! Силы получались явно неравны. Кровушки басурманам пустить получится. А вот одолеть – вряд ли.
Гостей заметили – трудно не заметить! Над селением повисла зловещая тишина.
– Ассалам алейкум! – Иван Григорьевич выехал немного вперед, приложил правую руку ко лбу, к губам, к груди и поклонился. – Мир вашему дому, добрые люди. Мы ищем достопочтенного эмира Камай Хусаин- мурзу, да продлит Всевышний его годы до самых золотых седин! Мы хотели сократить путь, но немного заплутали.
Татары начали перешептываться, глядя на незнакомца в османских одеждах, но ничего пока не отвечали.
– Так вы укажете нам путь, во имя Милосерднейшего и Справедливейшего, или нет?
– Хан! Хан! – Татары склонили головы, приветствуя воина, вышедшего из самой большой юрты с натянутым на копья шелковым навесом. На вид ему было лет тридцать. В небольшой чалме, завернутой вокруг остроконечной фески, в шелковой рубахе и свободных сиреневых атласных шароварах, что ниспадали на войлочные туфли, он был безоружен, но уверен в себе и спокоен. Подбородок у него был выбрит, но по верхней губе и уголкам рта вниз тянулась тонкая ниточка усов.
– Что? – кратко поинтересовался он.
– Ва аллейкум ассалам, – спешился и так же витиевато, как в первый раз, поклонился боярин. – Мое имя Иван, сын Григория, в Эскишехире достопочтенный Аям-паша нарек меня Вырот-нукером, под каковым
