это «разоренный склеп» или еще лучше — «поле костей», но только кости эти были не голы и не сухи. В крови и гниющей плоти, они, из-под покрова мух, взывали к небесам о мести.
Попробуйте вообразить себе зрелище, представшее глазам Гийома: место чудовищной резни, почерневшая от крови пыль, забрызганные кровью листва и камни, липкие ошметки мяса повсюду и висящее в воздухе зловоние такой густоты, что казалось, оно само обрело плоть. (Гийом признавался мне позднее, что он едва мог дышать.) Сначала оцепеневшие дети не поняли, в чем дело. У Гийома промелькнула мысль, что волчья стая растерзала здесь овцу. Но, когда они подошли ближе и туча мух, вспугнутых ими, поднялась и исчезла, как туман, он разглядел человеческую ступню и понял, что случилось.
— Я побежал, — сказал он, когда я спросил его. — Я побежал, потому что Гвидо побежал. Мы оба побежали обратно в деревню.
— Не в форт? Туда было ближе.
— Да мы и не подумали об этом. — С немного стыдливым видом он прибавил: — Гвидо боялся идти в форт. Это Гвидо боялся, не я.
— А потом?
— Я увидел кюре. Я рассказал ему.
Как вы сами себе представляете, отец Поль почувствовал ужас и некоторую растерянность. Он пошел к Бруно Пелфору, который был самым богатым и самым важным человеком в Кассера, и вместе они обратились за помощью к другим жителям. Было решено снарядить отряд для осмотра места преступления и переноски останков. Были собраны разнообразные крестьянские инструменты, призванные послужить оружием на случай засады. По совету Гийома, они захватили с собой мешки и корзины. Затем четырнадцать человек, прихватив серпы, лопаты и колья, которыми погоняют мулов, отправились к форту.
Они вернулись много позже, преследуемые роем мух.
— Это было ужасно, — рассказывал мне отец Поль. — Запах был невыносимый. Некоторые из тех, кто подбирал куски… заболели. Их рвало. Другие говорили, что это работа дьявола, и были очень напуганы. Потом мешки и корзины сожгли. Никто не хотел забирать их обратно.
— А о женщинах не вспомнили?
— Ах да, мы подумали о них. Мы боялись, что с ними сделали то же самое. Но никто не хотел идти туда.
— Но кое-кто все-таки отважился?
— Да. Когда мы вернулись в деревню, я послал записку прево в Разье. У него там маленький гарнизон — очень маленький. Он прибыл вместе с солдатами, и они отправились в форт.
Между тем разгорелся спор по поводу того, как поступить с останками. Было установлено, что это мужские останки, и большинство жителей деревни сошлось во мнении, что они принадлежат отцу Августину и его спутникам. Но полной уверенности в этом все-таки не было, поскольку ни одной головы не нашли. Некоторые другие части тел тоже отсутствовали, и на ходивших туда посыпались упреки за то, что они не все принесли.
Однако отец Поль заявил, что все наличествующие там части они подобрали. Он сам тщательно за этим проследил.
— Если чего-то не хватает, то нужно искать в других местах, — сказал он. — Возможно, в лесу. Следует пустить туда собак.
— Но не сейчас, — сказал Бруно. — Нужно дождаться солдат.
— Да. Нужно дождаться, — согласился отец Поль.
Потом кто-то спросил у него, что им делать с уже имеющимися частями, и спор вспыхнул снова. Один человек предложил немедленно их захоронить, но его слова заглушили криками. Как можно хоронить половину тела, когда вторая половина лежит где-то в лесу? Кроме того, эти тела — собственность Святой палаты. Святая палата, без сомнения, потребует их себе. До той поры их необходимо хранить.
— Как вы можете такое говорить? — возразила мать Гийома. — Их не сохранишь. Это же не солонина. Даже здесь чувствуется, как они воняют.
— Попридержи язык! — прикрикнул отец Поль. Он был потрясен, ибо из всех жителей деревни он один был близко знаком с отцом Августином. (Я впоследствии узнал, что, увидав место убийства, он рухнул на колени и некоторое время не мог подняться.) — Не смей так говорить! Они все-таки люди, как бы дико с ними ни расправились.
Повисла долгая тоскливая тишина. Потом один крестьянин сказал:
— Может, нам и вправду засолить их — ну, как свинину?
И все начали с опаской переглядываться. Предложение звучало почти кощунственно, но, с другой стороны, что еще оставалось делать? В конце концов, даже отец Поль вынужден был признать, что выбор лежит между солением и копчением. Итак, с большой неохотой, он дал свое добро на применение соли, после чего разгорелся спор о том, кому этим заниматься и кому жертвовать свои бочки, ибо никто не стремился возложить на себя столь неприятные обязанности.
Одна женщина даже заявила, что это долг отца Поля, раз уж он, как и инквизитор, слуга Божий.
Но отец Поль покачал головой.
— Я должен отправляться в Лазе, — заметил он. — Я должен сообщить отцу Бернару.
И все согласились, что сей труд действительно подобает исполнить священнику, хотя и уговаривали его повременить до прибытия прево, Этоля де Коза, с тем чтобы позаимствовать его лошадь. Кюре, однако, желал отправиться в путь как можно быстрее.
— Если прево захочет выслать вслед за мной лошадь, то лошадь меня нагонит, — сказал он. — Я должен спешить, потому что если я пойду прямо сейчас, то буду в Лазе до захода солнца.
Он решил взять с собой сына Бруно, Эмери, и вскоре они вышли, прихватив скромный запас вина, хлеба и сыра. Путники отошли совсем недалеко, когда их нагнал один из солдат прево, верхом на лошади, которую он передал отцу Полю, то есть ясно было, что Этоль прибыл в Кассера спустя краткое время после ухода кюре. Верхом отец Поль не нуждался в компании, поэтому он поехал один, а Эмери и солдат вернулись обратно.
В Кассера дело взял в свои руки прево. Он мрачно выслушал отчет Бруно Пелфора о том, что произошло утром. Он осмотрел останки отца Августина и его спутников. Затем, в сопровождении команды своих солдат, нескольких храбрых добровольцев из деревни и его собственной гончей, он осторожно проследовал к месту убийства.
— У меня отличный охотничий кобель, и нюх у него преострый, — сообщил он мне при встрече. — Хотя он испугался всей этой крови, но вскоре в стороне, в подлеске, учуял голову и еще кое-что. Вероятно, их туда отшвырнули.
В отличие от отца Поля, Этоль сообразил поискать вокруг следы. К несчастью, иссушенная солнцем земля была тверда, как сухая старая кость, но все же он обнаружил достаточно улик в виде сломанных веток и пятен крови, чтобы предположить, что лошади бросились в лес и, очень возможно, были выведены обратно.
— Я не знал, — говорил он, — укрылись ли убийцы в форте или где-нибудь подальше.
В тот момент ему не пришло в голову, что они могли вернуться и в деревню.
Бережно завернув найденные части в чей-то плащ, Этоль и его спутники направились к форту. На тропе, по которой они ехали, не было видно ни крови, ни каких-либо других подозрительных отметин. Струйка дыма из очага поднималась над руинами, тонкая и прозрачная. Слышались женские голоса, и эти женщины не кричали от страха, но тихо и безмятежно ворковали, точно голубки. Как позднее рассказывал Этоль, эти звуки яснее всяких слов объяснили ему, что преступников в этом месте он не найдет.
Вместо того он нашел там мирных женщин: одну пожилую по имени Алкея де Разье; беззубую дряхлую каргу, которая по иронии судьбы звалась Виталия; вдову Иоанну де Коссад и ее дочь Вавилонию. Они ничего не знали о резне, произошедшей близ их дома, и ужаснулись, услыхав об этом.
— Они ничего не слышали, никого не видели, — сообщил мне прево. — Они понятия не имели, что все это значит. Я разговаривал с Алкеей — она в родстве со старым Раймоном Арно де Разье, так что, я полагаю, у нее там есть кое-какая собственность. Я обращался в основном к ней, потому что она, кажется, у них за старшую. Но в Кассера со мной пошла вдова.
И там, как я выяснил, она вызвалась засолить останки пятерых мужчин. Этот акт почти святой любви
