изрубленную руку и принес ее в Кассера, решив отдать ее ближайшему кюре. Во-вторых, в одной деревне близ Разье нашли голову. Тамошний кюре слышал об убийстве в Кассера и потому поспешил отправить голову Этолю де Коза, а тот переправил ее Роже.
— Эти куски лежали далеко друг от друга, — указал сенешаль. — От места, где нашли руку, до Кассера целый день ходьбы. Так что если бы кто-нибудь из деревенских оставил ее там, то он не успел бы вернуться к ночи.
— Даже верхом?
— Ему в любом случае пришлось бы идти, потому что в Кассера нет никаких лошадей, отец Бернар.
— Ясно.
— Вот как? Жаль, что мне не ясно. Похоже, что убийцы разделились и пошли в разные стороны.
— Разбрасывая куски тел по пути.
— Вы что-нибудь понимаете?
— Боюсь, что ничего.
— По меньшей мере, теперь мы можем сказать, что их было не менее двух — или больше — и что они не из деревни. Я уверен, что они не из деревни. Умения, которые им понадобились, путь, который они проделали… нет. По-моему, это чужие.
Высказав свое мнение, Роже умолк. Некоторое время он сидел, хмуро разглядывая свои башмаки, очевидно задумавшись, а я тем временем размышлял над его доводами. Они представлялись мне убедительными.
Вдруг он снова заговорил.
— А вы знаете, сколько стоит нанять убийц? — резко спросил он, чем вызвал у меня невольную улыбку.
— Вы не поверите, ваша милость, но даже не догадываюсь.
— Ну… все зависит от того, что вам нужно. Пару бродяг можно было бы нанять почти даром, я полагаю. Но недавно мы судили двоих наемников, так им заплатили пятнадцать ливров. Пятнадцать! И это за двоих!
— А где крестьянин из Кассера взял бы пятнадцать ливров?
— Вот именно. Где? Допустим, вся сумма была двадцать ливров — это деньги, за которые в Кассера можно купить полдома. Я думаю, что даже Бруно Пелфору пришлось бы продать приличную часть своего скота, а он ведь там самый богатый. И кюре говорит, что все его стадо в сборе, более или менее.
— Значит, если только все они сложились.
— Или кто-нибудь вроде Этоля де Коза дал им денег.
— А вы так не считаете?
— Не вижу причины. Если верить отцу Полю.
— Я думаю, ему можно верить.
— Я тоже. Не было ли в Кассера еретиков последнее время?
Я покачал головой:
— У нас таких сведений не было.
— А в Разье?
— И в Разье.
— А что женщины, которые живут в форте? Отец Поль говорит, что инквизитор ездил туда с духовными наставлениями. Это правда?
Я заколебался, не зная что ответить. Я не ведал, правда это или нет. Видя мою растерянность, сенешаль состроил гримасу, еще более смутившую меня.
— Но не по сердечным же делам? — спросил он. — А то в Кассера болтают, будто было именно так.
— Ваша милость, разве такое могло быть?
— Я хочу знать, что
— Я думаю, это маловероятно.
— Но возможно?
— Я думаю, это
Произнося эти слова, я чувствовал, что их тон, равно как и мое лицо, обнаруживают преступную непочтительность, ибо они подразумевали, что человеку в возрасте отца Августина и с его внешностью следовало давным-давно отказаться от притязаний на муки любви. Однако, к моему удивлению, ответ сенешаля оказался не тем, какого я ожидал. Вместо того чтобы выказать понимание или, может быть, даже улыбнуться, он нахмурился и поскреб подбородок.
— Я бы с вами согласился, — сказал он, — если бы не видел тех женщин. У них были красные от слез глаза. Они без конца твердили о его доброте, и скромности, и мудрости. Это было весьма… — он осекся и затем все-таки улыбнулся, но будто через силу. — Видите ли, отец мой, если бы речь шла о вас, тогда бы я понял. Вы тот самый монах, о котором женщина могла бы проливать слезы.
— Ах! — Я конечно же рассмеялся, хотя должен признаться, я был польщен, прости меня, Господи! — Это похвала или обвинение?
— Вы знаете, что имею в виду. Вы умеете так разговаривать… о! — По-видимому, он чувствовал неловкость, обсуждая этот предмет, и засим отбросил его резким движением рук. — Вы знаете, о чем я. Но отец Августин был… монах от рождения.
— Монах от рождения?
— В его венах не текла кровь! Он был сух, как пыль! Господи, вы знаете о чем я, святой отец!
— Да, да, я понимаю. — Было не время дразнить его. — Значит, вы полагаете, что эти женщины были действительно к нему привязаны?
— Кто может сказать? Женские слезы… Но я также подумал, что если отец Августин расследовал их проступки, то у них была причина убить его.
— А средства?
— Может быть. А может быть, и нет. Они ведут скромную жизнь, но ведь чем-то они должны жить. Еще чем-то, кроме птицы и огорода.
— Да. Наверное, — сказал я, вспоминая письмо от Жака Фурнье. Оно лежало в соседней комнате, и я мог бы достать его, там и тогда, и представить для изучения сенешалю. Почему я не решился? Почему я до тех пор не отнес его настоятелю? Потому, наверное, что я опасался за репутацию отца Августина. Случись мне, при моем грядущем визите в Кассера, обнаружить, что он состоял в позорной связи с какой-то из этих женщин — связи, навлекшей на него ужасную гибель, тогда моим долгом было бы сокрыть от мира безнравственность его поведения. — К сожалению, он ничего там не расследовал, — заявил я. — Насколько мне известно, отец Августин пытался убедить их поступить в монастырь. Ради их собственной безопасности.
— Вот как?
— И если бы они хотели отвадить его, они могли бы сделать это, не разрубая его на куски.
— Это правда.
Тут мы оба замолчали, будто утомившись, и предались нашим мыслям. Мои мысли касались Бернара де Пибро и кипы неразобранных дел у меня на столе. Роже, очевидно, думал о епископских конюшнях, ибо через некоторое время он спросил:
— Вы случайно не говорили с конюшим епископа?
— Нет. А вы?
— Еще нет.
— Если мы выясним, кто знал о поездке отца Августина, кроме жителей Кассера…
— Да?
— И сопоставим их имена с именами тех, кто мог затаить на него обиду…
— Конечно. А вы могли бы разузнать насчет ваших погибших служащих: вдруг они рассказывали кому-нибудь о поездке?
— Как много работы нам предстоит! — вздохнул я. — Это может занять недели. Месяцы. И кончиться безрезультатно.
