заклинаниями. Книг, которых мы никогда не видели, содержащих невообразимые святотатства.
— Возможно. Но если вы никогда их не видели, брат, то я могу поклясться на Священном Писании, что их не видел и никто другой. Как вы сами заметили, мы живем слишком далеко от Авиньона.
Пьер Жюльен затряс головой.
— Увы, если бы это только было так, — вздохнул он. —
Внезапно меня одолела смертельная усталость. Я почувствовал, что, сколько бы я ни пытался, побороть Пьера Жюльена мне не удастся. Он был неутомим — горя внутренним жаром, недостижимым для человека умеренных страстей. Мне стало ясно, что именно эта энергия, это неизменное воодушевление помогли ему упорно двигаться вперед, одолевая всех своих недоброжелателей. Через некоторое время у них попросту опускались руки.
— К примеру, искали ли в Кассера магические тексты? — ревностно поинтересовался он.
— Искали. Не нашли ничего подозрительного.
— Ничего? Ни спрятанных ножей, ни серпов или иголок? Ни черных петухов, ни кошек?
— Понятия не имею. Обыск проводил Роже Дескалькан.
— А крестьяне — вы допрашивали их на предмет знакомства с магией?
— Да с какой стати? — Гнев снова вспыхнул во мне. — Брат, Святая палата существует не для того, чтобы отлавливать колдунов!
— Пусть даже и так, но я чувствую, что время настало, — ответил Пьер Жюльен, на миг задумавшись. — В следующий раз, когда вы будете допрашивать подозреваемых или свидетелей по этому делу, расспросите, что они ели сами или давали есть другим — когти, волосы, кровь и тому подобное. Пусть ответят, известны ли им случаи, когда бесплодная женщина вдруг понесла, или мужья и жены стали вздорить, или дети начали умирать или чудесным образом выздоравливать.
— Брат…
— Выясните, доводилось ли им видеть или использовать какие-либо фигурки из воска или свинца; и еще, о методах сбора трав и воровстве в деревне, когда пропадали елей либо гостии…[76]
— Брат, может быть, вам самому следует расспросить об этих вещах. — Я не представлял себе, как я буду проводить такие допросы на радость Пьеру Жюльену. — Вы обладаете несравненно большими знаниями, чем я. Вам более подобает расследовать убийство отца Августина, а я пока займусь другими делами.
Пьер Жюльен снова задумался, а я тем временем возносил безмолвную молитву Господу. Но Господь меня покинул.
— Нет, — наконец сказал мой новый начальник, — вы уже проделали длинный путь. Вы были в Кассера и знаете людей. Будет лучше, если вы продолжите вашу работу, а я начну дознание среди жителей этой деревни, которую вы арестовали, — как она называется?
— Сен-Фиакр.
— Сен-Фиакр. Правильно. Я, разумеется, стану надзирать за вашей работой и думать, как ее улучшить. Помимо того, — и вам это окажет большую помощь, — я напишу вопросы, которые вам следует задавать, касательно магии и заклинаний. Так как вы не знакомы с необходимой литературой, то вам, возможно, потребуется направляющая рука в деле преследования колдунов.
Воистину, Бог наказал меня за грехи мои. И, подобно царствию и покою Его, наказание Его не знало конца.
Вскоре после прибытия Пьера Жюльена было проведено аутодафе. Я назначил его, ибо в тюрьме скопилось много заключенных, ожидающих приговора. Я хотел также, чтобы у моего нового патрона сложилось впечатление, что, несмотря на многие мои недостатки и промахи, я тем не менее преуспел в задержании нескольких бешеных волков. И посему, меж прочих дел, я созвал коллегию судей для вынесения приговоров и велел трубить на всех углах о дне публичной церемонии. Я также позаботился о том, чтобы глашатаи сулили хотя бы одну казнь, ибо известно, что если не пообещать смерти, то редко можно привлечь необходимое по такому случаю количество народу.
Судьями были епископ Ансельм, приор Гуг, сенешаль, королевский конфискатор, посланник епископа Памье (знаток церковного права), местный нотарий безупречной репутации и, конечно, Пьер Жюльен Форе. Полтора дня они обсуждали различные дела, представляемые им в роскошных покоях епископского дворца; затем, придя к согласию относительно наказаний, велели их записать. Разойдясь, все испытали большое облегчение, ибо их характеры не вполне соответствовали друг другу. Нотарий в личной беседе сообщил мне, что епископ Ансельм — это «помеха», а каноник из Памье «ограничен в понимании вещей». («Все, что он знает, — это из Пенафортовой «Summa iuris»![78] Но закон — это не один только Пенафорт, отец мой!») Роже пожаловался мне, что этот самый нотарий «нес чепуху, говоря слишком длинно», и что настоятель Гуг был «чересчур мягок». Что же до каноника, то он назвал сенешаля «невеждой» и «грубияном».
Ни у кого не нашлось доброго слова для Пьера Жюльена. Даже епископ поинтересовался у меня с глазу на глаз, уж не считает ли мой патрон, «что епископ — это
Как я убедился, собрания подобного рода часто выявляют скрытую вражду.
После того как суд вынес приговоры, в нефе храма Святого Поликарпа была возведена большая деревянная платформа. Сюда, в назначенный день, поднялись шестнадцать грешников, вместе с теми высокими персонами, чье присутствие было необходимо: различные консулы, сенешаль, епископ, Пьер Жюльен Форе и я. Пьер Жюльен произнес проповедь, которая была таким нагромождением translatio, что понять было совершенно невозможно. (Что, интересно знать, он мог иметь в виду, говоря следующее: «Вы вкушаете плевелы из чаши с кровью Христовой, в той же мере, которая тем не менее будет отмеряна вам сызнова»?) Затем сенешаль и другие представители светской власти были приведены к присяге; торжественно провозгласили анафему провинившимся перед Святой палатой; и Раймона Доната попросили зачитать вслух признания каждого преступника на народном наречии.
Я обычно возлагал эту задачу на Раймона Доната, потому что он исполнял ее с жаром и страстью. Даже в сокращенной записи эти признания обычно оказываются длинными и запутанными, изобилуют упоминаниями скучных и мелких проступков, но Раймон Донат умел заставить публику плакать или гневаться, всего лишь излагая ничтожнейшее из прегрешений (благословение хлеба по еретическому обычаю, например). В тот день он превзошел самого себя; плакали даже осужденные, и едва можно было расслышать, как они подтверждают свои признания. Вслед за их раскаянием с них соответственно сняли анафему, которую они на себя навлекли, и обещали помиловать, если они послушно, честно и смиренно станут нести уготованные им наказания.
Приговоры по некоторым делам оказались строже, чем я ожидал. Обыкновенно жестокость проявляет сенешаль, но зато приор Гуг взывает к милосердию собравшихся, так что результат бывает умеренным и здравым. Однако в этом случае, Пьер Жюльен поддержал точку зрения сенешаля, и никому из несогласных не достало сил противостоять его неослабевающему пылу, по поводу которого я уже сетовал.
Так, Гримо Собакка, за грех лжесвидетельства, был приговорен к пожизненному заключению, тогда как я рекомендовал бы красные языки на одежду, бичевание розгами по воскресеньям в церкви, пост с пятницы после Михайлова дня и до Пасхи и очень солидный штраф. Подобным образом, тесть Раймона Мори получил пять лет тюрьмы, в то время как я обязал бы его совершить паломничество, скажем, в Сантьяго- де-Компостела и к другим святыням.
Ну а Пьеру Жюльену явно больше нравилось заточать преступников в тюрьму, чем отправлять их в
