– То не выходит, то туда ныряет. Мертвый Донец это, рукав речной. Через тростник до самого моря тянется. Их тут еще много течет. Устье тут начинается, гирло донское.
– Так по нему можно прямо в Азов выйти?
– Можно-то можно, княже, да токмо на малом суденышке. Засядет там большое. А в море – галеры.
– Что же это османы крепость так неудачно основали? Половина рукавов мимо зрения ушло. Поставили бы здесь – ни одна муха бы не пролетела.
– Там взгорок у берега, княже, а тут каженное половодье вода по горло стоит. Смоет город-то первой же весной. Поехали, княже. Недобро стоим. На татар издали и похожи, да как бы Мехмет-паша проверить не захотел.
– На галеры у нас глянуть получится?
– Сможем, княже. Токмо Азов округ обойти надобно.
Крюк вокруг османской, крепости отнял целый день. Так уж неприятно она оказалась расположена. Но зато из выходящего к самому припаю оврага, почему-то названного Семиглавым, Зверев смог открыто, как на ладони, созерцать две низкие, не выше человеческого роста, двухмачтовые галеры. На корме имелась хлипкая надстройка: какой-то каркас, обтянутый полотном. Спереди торчали длинные, в два человеческих роста, слегка изогнутые «клювы». Четыре люка за «клювом» выдавали расположение пушек. Не так уж и мало. Турки были не шведами и не ляхами, артиллерией владели на «пять». Били из своих стволов метко, часто и куда дальше, чем кто-либо в мире. Попасть под их залп на стругах Андрею очень бы не хотелось. Ведь он пришел на юг, чтобы отомстить, а не умереть. Пусть даже и с честью.
– То есть, умереть можно, – пробормотал князь. – Но не так глупо и не зря.
Длина кораблей на глазок составляла метров тридцать, ширина – около шести.
– Шестнадцать весел с борта, – вслух прикинул Андрей. – Больше двух гребцов на каждое там не поместится. Значит, шестьдесят четыре человека.
– Токмо они каторжники, княже, – почему-то шепотом сообщил Сарамзан. – За султана драться не станут. Бойцов же, беглые сказывали, на галерах завсегда вдвое меньше. Коли особо для перевозки янычар не сажают. Тоды и сотню могут набить.
– Будем считать, тридцать рыл, включая пушкарей. Совсем не смертельно… – пробормотал Зверев. – На абордаж взять – так парой стругов обойтись можно.
– Рази они подпустят на абордаж-то? – вздохнул атаман. – Издалека ядрами садят. А вблизи еще и жребием вдарить успеют. Потопнем все…
– Не верю своим ушам, Саразман! – повернулся к атаману Андрей. – Казак – и вдруг смерти боится?
– Христианину тонуть не с руки, княже. Негожая смерть. Утопленников, знамо, не отпевают. И на кладбище к православным не кладут. Нехорошо.
– Раз так, – решил Зверев, – то и не станем. Тонуть, в смысле. Галеры тут всегда стоят, али наплывами?
– Завсегда, Андрей Васильевич. То есть, летом завсегда, как лед сойдет. Ныне уж, мыслю, уйдут. Встал ведь Дон-то. Теперь месяца два им опасаться нечего. Да и лиман скоро прихватит.
– А по льду в Крым пройти?
– Отсюда никак, княже. У гирла вода застынет, да дальше, в море, не замерзает вовсе. Ну, а до Перекопа идти… Там у крепости стража. По пути – кочевья. Во всех воины зимуют.
– Понял, понял, – кивнул Зверев. – Поехали обратно, коли так. Тут подумать надобно, наскоком этот орешек не расколоть. Подумать, посмотреть. По тому берегу походить, в устье. Авось, отгадка и сложится.
Этой зимой и Андрею, и атаману пришлось изрядно попутешествовать. Вернувшись в острог и узнав, что там нет кузнеца, князь помчался в Царицын – заказал у мастера, что работал при крепости, шесть десятков двушипных крюков по своему рисунку. Опосля, пользуясь окрепшим льдом, перешел Дон, спустился к устью и долго бродил по протокам среди зарослей тростника. Получалось, что большинство из них для прохода стругов годились – вот только распахнуть весла вширь можно было лишь на Мертвом Донце и еще в паре ериков, на остальных пришлось бы толкаться от дна. Вернувшись и отдохнув – если так можно было назвать шестидневный запой, – Зверев снова поднялся в седло и вдоль волока помчался к кузнецу. Вернулся с заказом, поднял атамана в стремя, вместе с ним и десятком холопов, от греха переодетых в татар, отправился за Азов и две недели бродил по побережью, пока не нашел небольшой лесок за Бейсугским лиманом:
– Смотри, Саразман, как тебе это место?
– Плохое, княже. Болото кругом. Вон, все кустами заросло. А больше и нет ничего. Где снег ровный, там и вовсе, мыслю, топь. Комары тут и мухи летом, вусмерть загрызут.
– Вусмерть, не вусмерть, а обоз твои казаки сюда смогут провести? Летом как раз и нужен.
– Не получится, Андрей Васильевич. Татары кругом. Перехватят.
– А если на лошадях? Вьючный караван проведете?
– Коли без повозок тяжелых, то попробовать можно. Их, коли вдруг заметят, хоть вскачь можно пустить. Но ручаться не стану. Татары… Тревога поднимется – тут враз сотен пять соберется.
– Не соберется, – покачал головой князь. – Есть у меня предчувствие, что им будет не до того… Хорошее тут болото. От Азова не видно, с галер тоже. Вон, мыс какой выпирает. Со степи тоже. Верст десять густых кустов да топких плешей. Схрон в таких местах делать сподручно. Боюсь, его, родимого, строить и придется.
– Зачем он нам, княже, за полтораста верст от дома?
– Потом расскажу. Если «срастется». Прикину еще кое-какие мыслишки… Авось, и выйдет.
– Загадки у тебя все, княже, загадки…
– Боюсь сглазить. Место запомнил, атаман? Тогда возвращаемся.
Они скакали назад по степи, уже похожей на мелко заштрихованную бумагу. Каждое утро теплое весеннее солнышко пробивало в насте талые норки, которые постепенно сливались в полоски, и каждую ночь зима отбивала атаки, прихватывая землю. Но вновь приходил рассвет – и холод отступал, оседал вниз вместе со снежными сугробами. Март еще не перевалил за середину – а здесь, на юге, вовсю наступала весна. Скоро потекут настоящие ручьи, сольются в протоки, скатятся в реки – и разольется половодье. Время, когда мир превращается в острова, и в отрезанных от соседей, от друзей и от врагов крепостях остаются только два развлечения: пиво и вино.
При мысли об этом князю Сакульскому становилось жутковато.
Но все оказалось не так страшно. В веселый праздник первого апреля – о котором здесь, впрочем, никто еще не подозревал, – случилось знаменательное событие: в остроге закончилось хмельное. То есть – абсолютно, целиком и полностью. Все запасы оказались истощены. Если Андрей правильно понял порядок казачьей жизни, то это означало, что у них наступал «сухой закон» самое меньшее на полгода: до тех самых пор, пока вернувшиеся после набегов православные воины не съездят в ближайшие селения и не сменяют зипуны на свежесваренное пиво или южное яблочно-вишневое вино.
Казаки сделались серьезнее, начали проверять замки пищалей и запасы пороха, точить сабли и ножи, править топоры. Вытащили на свет божий упряжь и проверили все седла, ремешки, колечки и карабины. Церковь витязи посещали теперь не только на заутрене, но и на вечерне. Правда, к исповеди пока не подходили. Зверев тихо подозревал, что церковный кагор тоже был выпит – но мог и ошибаться.
– Скажи мне, Саразман, – перехватил он как-то атамана. – Вам ведь не первый год припасы на стругах сплавляют. А куда все лодки пропали? Их у вас уже за сотню накопиться должно!
– Насчет сотни не знаю, – почесал в затылке Рваное Ухо, – но с половину точно есть. У Громыславского омута их с два десятка будет. Они и рыбу ловят, и вверх по реке ходят. Еще несколько в других острогах по всякой нужде используются. У нас, княже, никакое добро долго не залеживается. Налетят татары – р-раз, и уже сгорело. Что за стенами, то уберегаем. Что снаружи – за год-два, на третий уж точно пропадет. Изведут ногайцы.
– У меня тут есть пятнадцать, – начал загибать пальцы Андрей, – еще два десятка на омуте, с десяток по другим острогам можно нагрести. Будем считать, сорок. Мало ли чего? Может, прохудились какие или нужны до зарезу. Двадцать-двадцать пять человек в струг посадить можно. Сорок умножить на двадцать пять – это же тысяча получается! А, атаман? Наберут донские казаки тысячу воинов?
