нерушимой опустошенности. Я приклеен к столу. Я не хочу бежать. Я не двинусь. Я хочу, чтобы жизнь из меня выдавили, удушая меня. Мужчина сверху на мне, его мясистые руки зарываются в мое горло. Я пускаю пену, пытаясь произносить слова, шевеля языком. Рот мужчины открыт, его язык свисает наружу, роняя слюну на мое лицо. Он ебет мою дыру, душа меня. Я сильнее его. Я отшвыриваю его с себя. Он трус. Он съеживается у моих ног и умоляет меня не делать ему больно. Я отгрызаю его член зубами.
В мою комнату входит женщина. Я презираю ее запах, ее мягкую жеманную плоть. Она приносит с собой свою вонь.
Биенье ее сердца идет вразнобой с моим, разрушает мою способность потерять себя в глупости моего собственного пульса. Когда ее рот обволакивает меня, я выдыхаю сперму в ее горло. Когда она отходит, я привязываю ее к столу, лицом вниз. Просовываю кулак в ее кишку и вырываю ее внутренности, полные дерьма. Я затыкаю ее внутренности в свою дыру. Делаю вид, что я мягкий, женственный. Сажусь в кресло и зашиваю свою дыру. Я не могу думать. Я не хочу думать. Моя плоть меняет форму в прямой зависимости от глупых прихотей сознания, которое не принадлежит мне, которое я не контролирую.
Трах
Я никому не доверяю. Я стараюсь держать себя под замком. Я ненавижу эту шушеру. Их грязные пронизывающие глазки видят любой унизительный изъян. Я знаю, что я лучше вся-го, кого видела или встречала, всякого, на кого работала, всякого, кто когда-либо видел мое лицо. Когда я обнажена, И кое-что прячу. Я прячусь, потому что я лучше их. Я прикована образом своего голого тела в зеркале. Я придала ему форму, которая отвечает тому, что я хочу видеть. Складки жира обрезаны, груди подняты, их размер и форма сделаны совершенными. Я работала над этим телом. Я ложилась под нож ради него, я трудилась ради него. Оно — мое. Я контролирую его, использую для собственного удовольствия. Оно дает мне совершенный секс: самодостаточный, сдержанный, строгий, неумолимый, наказующий. Это — мое. Я совершенна для самой себя. Запах моего пота, ощущение наливающихся мышц, приносит мне удовлетворение, ебет меня. Я совершенна. Я ебу себя. Мой образ в зеркале ебет меня. Я себя завожу. Все остальное излишне. Я самодостаточна. Я удалю всякую помеху, весь этот сброд, любую мерзкую живую плоть, которая встанет у меня на пути. Когда я смотрю в зеркало, я останавливаю время. Мне ничего не нужно, никого. Ничто не способно меня ебать, как я ебу себя сама. Не о чем жалеть. Я сделала из себя то, что хочу ебать. Я ебу себя сейчас.
Наказание
У каждого из них есть скрытые мотивы. Нужны годы сосредоточенности, чтобы содрать покровы лжи. Любое чудачество, любая тривиальная реакция предумышленна, направлена на достижение определенной цели. Единственно честное поведение — немедленная реакция на боль. Настоящую боль — не эмоциональную или душевную, — причиняемую посредством прямого физического насилия. По этой причине тот или иной обычно вынашивает план нападения на врага (другого). От совершения убийства их удерживает одно — угроза наказания. Поскольку они не могут дать выход своему насилию никаким непосредственным образом, они разработали способы сделать свое насилие более абстрактным и усложненным, откладывая окончательное осуществление до тех пор, пока жажда его не станет нестерпимой. В отсутствие напряжения или желания, все безразлично. Так что они играют в свое насилие, как в шахматы, чтобы жить для насилия.
Крещение
Она распростерта на кровати, слюна и сперма вытекают у нее изо рта. Лужа крови и спермы собирается у нее между ног. Ее живот вздымается, опадает, вздымается, опадает. Если бы не это, ее можно было бы принять за мертвую. Я сижу в кресле у кровати, одетый, с сигаретой, и смотрю ей в глаза. Она говорит:
— Я скажу тебе, когда хватит. Не следовало останавливаться. Следовало остановиться.
Кажется, она не может двигаться. Она пытается встать, приподымая голову, и опять валится, явно удовлетворенная своим бессилием. Я говорю ей:
— Это не был я. Я не был здесь. Кто тебя ебал? Чей хуй ты только что сосала? Чей хуй был в тебе?
Докурив сигарету, я раздеваюсь и ложусь на нее, суя ей в дыру.
Кормление животного
Я не могу вдохнуть. Воздух, запертый в моих легких, — как серная гарь. Я неподвижен в своем кресле. Мои ступни прикручены болтами к земле. Прямо передо мной на стене мои глаза выели кусочек штукатурки. Я вижу там себя — красный мазок на белой краске. Поскольку я не могу отвернуться, я чувствую, как становлюсь им.
Я чувствую, что истекаю из собственного тела, как опорожняемый мешок. Я гнию, мой обмен веществ разрушается, я теряю контроль над своим сознанием по мере умирании мозга.
Собирая все силы, я перемещаю вес тела в ноги, пытаясь встать. Я не могу, хоть и не чувствую своего веса. Моя кожа держит внутренности — они легкие, будто наполнены воз-духом.
Я хочу встать. Я не могу сосредоточиться. Я привстаю наполовину и падаю спиной на землю, вываливаясь из кресла, вырывая болты из ступней. Я лежу, и мое тело раздается в стороны, надуваясь. Мою голову относит к потолку. Я не могу пошевельнуться.
Время идет, я ни о чем не думаю, затем что-то тихо заползает в мои разверстые кишки. Оборачивает свои пальцы вокруг моего сердца и тихонько сжимает его, будто пытаясь выдавить из него последний слабый удар. Я лежу в ожидании. Собака/человек вскрывает мою грудную клетку и просовывает туда морду, проводя холодным носом по влажным сплетениям моих внутренностей. Собрав последние силы, я вталкиваю его морду в себя, шепча ему в ухо свое имя.
Её единственная любовь
Не в силах выносить больше запах разложения своих родимей, маленькая девочка встает с постели, покидая уютное тепло мягкого одеяла, и идет по коридору в их комнату. Ее босые ноги неслышно ступают по толстому ковру.
Она открывает дверь. Ее обдает волной удушливой вони.
Она входит, вяло сблевывая на ладонь небольшие комочки гноя и крови.
Кровать черна от мух — они зарываются в плоть ее родителей, откладывая яйца, из которых
