что на сооружение забора потребовалось несколько тысяч скелетов. Сердце у Уилсона на мгновение замерло от ужаса. Деревенская площадь показалась ему скользкой. Посреди площади стояли столб и каменный стол. К столу была привязана нагая женщина иво, около нее в красной грязи валялась коза с перебитыми ногами.
Капитан Пейдж со своей командой разместился под навесом, скроенным из старого парашюта. Под более широким пологом слева от них сидел в кресле-качалке негр. Кроме головного убора высотой в пять футов, изготовленного из ребер и перьев, и трех нитей бус из человеческих коренных зубов, на нем ничего не было. Татуированное тело поражало многочисленными шрамами. В его глазах сверкало безумие. В правой руке негр держал нечто похожее на фаллос, завернутое в золотую фольгу. Прямо за креслом стояли по стойке «смирно» два голых юноши. Их неимоверно большие детородные органы были притянуты к бедрам кожаными ремешками. Чуть поодаль шастали офицеры ПФБ.
— Наконец-то появились вы и ваша семья, капитан, — вежливо произнес негр на чистом английском языке. — Пожалуйста, представьте нас.
Пейдж подвел Крикет и Уилсона к креслу.
— Майор Чарльз Мпонго и его штаб, — сказал пират. — Мои дочь и зять.
— Очень рад с вами познакомиться, — сообщил майор, вращая глазами, как тот персонаж из пьесы Оскара Уайльда, что вознамерился съесть последний бутерброд с огурцом.
Уилсон, поколебавшись, шагнул вперед и протянул руку. «Нечасто же, — подумал он, — выпадает удача встретиться с самим дьяволом».
— Уилсон Лэндер, сэр.
Его поступок явно удивил майора. Офицеры стремительно придвинулись к креслу, но негр жестом отправил их на место и вяло пожал протянутую руку. При этом он улыбался, хотя глаза свирепо горели.
— Ваше имя кажется мне знакомым. Мы с вами раньше не встречались?
— Не имею понятия, где бы это могло быть.
— Например, в Лондоне.
— Я никогда не бывал в Лондоне.
— Прекрасный город, когда нет дождя. Особенно хорош весной.
Майор потряс штуковиной в фольге, офицеры рявкнули «да, сэр» и опустились наземь.
— Садитесь, пожалуйста, — предложил майор. Пейдж, Крикет и Уилсон присели на корточках у его ног. — Существует несколько вопросов, которые я хотел бы с вами обсудить, прежде чем начнутся торжества.
— Беседа может занять много времени, — шепнул Пейдж на ухо Уилсону. — Мы слушали этого ублюдка всю ночь напролет. Закурите-ка лучше сигару.
Он подал гаванскую сигару, и Уилсон увидел, что это сигара из коллекции капитана Амундсена. Сначала Уилсон хотел отказаться, потом передумал и взял сигару на память о мужественном человеке. Когда он прикуривал, майор встал и начал свою речь:
— Несколько лет назад великий Секуху, да прославится имя его, призвал нацию возродить прежние традиции, традиции наших предков. Великий Секуху знал, что мы хранили в своих сердцах. Мы, бупу, не такие, как бледнолицые европейцы, которые завершают сделку о продаже людей простым пожатием рук, после чего идут в банк и подсчитывают барыши. Как это аморально — хуже того, банально! Мы, бупу, знаем: продав кровь от крови своей на каторжные работы, необходимо умилостивить нашего кровожадного бога древними способами — жертвоприношением, танцами и страстью.
Он вновь потряс толстым фаллосом, и офицеры вновь рявкнули «да, сэр».
Уилсон, не слушая, пускал в голубое небо колечки дыма. Одно облачко напоминало Джорджа Вашингтона, другое — старый «бьюик».
— Я знаю западную жизнь, — вещал майор. — Я был узником ваших городов, пассажиром ваших автобусов и такси. Некоторое время я был студентом Лондонской школы экономики, где изучал отливы и приливы мировой валюты, подобно тому как сейчас изучаю печень девственниц с Божьего соизволения. Я спал со многими вашими женщинами, я ел вашу безвкусную пищу, ваши сосиски с пюре, ваши гамбургеры, и я говорю вам здесь, что мир, который вы создали, — пуст! Ваши сердца — пусты. Ваши женщины — пусты, потому что отказываются рожать детей. Вы не заслуживаете уважения своих предков, которые когда-то строили дороги и школы, покоряли землю и расшифровывали то, что она говорит. Вы ничего не уважаете, ни во что не верите. Ваш Бог от вас отвернулся…
Майор говорил в том же духе часа два. Довольно часто он вскакивал с кресла, подпрыгивал на одной ноге, энергично жестикулировал. Голос переходил с рычания на шепот и обратно. Уилсон успел немного вздремнуть. Женщина, привязанная к столбу, вышла из забытья и начала визжать. Визг очень неприятно контрастировал с речью майора. Наконец африканец сказал все, что хотел, и подал знак золотым предметом. Ворота открылись, площадь заполнилась солдатами и обнаженными женщинами. Начались танцы.
Странное свечение над озером Цуванга на западе, вздрогнув, померкло. Туземцы запалили факелы и продолжали танцевать под стук барабанов, дребезжание музыкальных инструментов из тыкв и монотонное завывание тысячи голосов. Три часа спустя Уилсон уже не мог выносить ни танцев, ни танцоров, ни музыки. Все слилось в потный вонючий кошмар из человеческой плоти и грохота музыкальных инструментов. На небе мигали покрасневшие в свете факелов звезды. По рукам пустили бутылку теджии, и Уилсон сделал большой глоток, отчего кончики пальцев ног онемели и появилось желание впасть по примеру окружающих в транс. Над горой Мосумбава вопросительным знаком повисла красная луна.
Вдруг Крикет сняла кофточку и присоединилась к танцующим. В багряном лунном свете ее бледные груди выглядели непристойно живыми. Уилсон, съежившись, отполз в тень. Ночь пеленой скрывала то бесстыдство, которое творили люди. Майор Мпонгу громко испортил воздух, и вмиг наступила тишина. Танцоры замерли. Уилсон услышал, как со стороны озера дует ветер, услышал частое и тяжелое дыхание танцоров. Факелы бросали свет на забор из костей.
Ворота, украшенные черепами, вновь распахнулись, и появились изможденные иво. Пластмассовые фонарики, которые обычно висели у них на шеях, исчезли. Во мраке ночи зазвучали негромкие вздохи и пощелкивания.
— Все это кажется мне бессмысленным расходованием людских ресурсов, — услышал Уилсон слова Пейджа, пришедшие неизвестно откуда. — Но это их культура. Кто мы такие, чтобы учить их уму-разуму?
Уилсон вспомнил рассказ Пейджа о Карфагене. Окончание этой истории известно из книг. Римляне ужаснулись, когда, выйдя на поля Танит, увидели неисчислимое множество детей, принесенных в жертву злой богине, и именно поэтому они разрушили Карфаген и посыпали землю солью.
Крикет наклонилась к уху Уилсона и прошептала:
— Можешь жалеть их, если хочешь. Но учти: на прошлой неделе они продали своих соседей, уготовив им такую же судьбу.
— Какую судьбу? — прошептал Уилсон в ответ, но в следующий момент майор вскочил с цветастого кресла-качалки и поднял золотистый жезл. Танцоры рассыпались. Солдат подошел к столбу и одним ударом мачете обезглавил привязанную женщину. Из шеи мощной струей хлынула кровь; голова упала в грязь. Майор издал гортанный крик. Пигмеев, квакающих, как больные лягушки, погнали к каменному столу, и началась резня. Воздух наполнился кровавым туманом. Уилсон пытался не слышать животный визг, треск разбиваемых суставов, скользящий звук выпускаемых наружу внутренностей — весь набор звуков, порождаемых усердными бесчувственными мясниками. Юные слуги майора смотрели на бойню, открыв рты, гигантские пенисы натягивали ремешки.
Уилсон осторожно встал. Никто не видел, как он проскользнул вдоль забора и нырнул в ворота, украшенные черепами. У клеток, где содержались рабы, часовых не было. Уилсон с помощью штыка открыл дверцы и принялся резать веревки на пленниках. Иво смотрели на него как сонные дети, испуганные и не понимающие, что происходит. Уилсон вывел несколько человек в узкий проход между клетками и подтолкнул, показав штыком на джунгли, до которых было не более пятидесяти ярдов.
— Идите. Идите домой, — добавил он, словно разговаривал с собакой, потерявшей хозяина.
Пигмеи быстро растворились в темноте.
Уилсону потребовалось около двух часов, чтобы освободить всех пленных. Он принялся считать их, но
