Страсть и судьба

напоминало волшебный шов, который каким-то чудом сходиться и расходится.

Отложив платье в сторону, он достал остальное. Там были удивительные панталоны из бледно- голубой шелковистой ткани, отделанные кружевом и очень короткие. Он посмотрел на этикетку с надписью «Ярмарка тщеславия». Там была еще более странная вещь, нечто вроде маленького корсета из кружева бежевого цвета, с чашечками, очевидно, для поддержки грудей. Сзади была упругая толстая лента и металлические зубчики-застежка.

Еще там была длинная, тоже прямого покроя нижняя юбка и самая странная пара сандалий из всех, которых Дэмьен когда-либо видел. Они напоминали обувь, в которую обуты мужчины на иллюстрациях к Библии. Но для мужчины они явно малы. Необъяснимо — как Сара могла носить эту обувь и все остальные ни на что не похожие вещи?

Дэмьен начал укладывать все обратно, как вдруг что-то блеснуло, и он заметил на дне еще какой-то предмет. Нагнувшись, он поднял самый странный механизм из всех, которых когда-либо видел. Он напоминал миниатюрные карманные часы, только без крышки, и держался на кожаном ремешке. Дэмьен посмотрел на циферблат, там стояло «Таймекс».

Этот предмет, казалось, попал сюда из другого мира, и вдруг Дэмьена пробрал озноб — он вспомнил, как очень давно они с Винси разговаривали однажды ночью с пароходным лоцманом на Миссисипи. Этот человек говорил о вероятности фантастических вещей. Неужели!..

— Сара! — воскликнул он, — откуда появились эти вещи? И откуда появилась ты?

А в настоящем было послеполуденное время, и Сара вернулась в дом мисс Эрики. Она сидела в кабинете, мрачно глядя документальную передачу о напряженном положении на Среднем Востоке и в Африке. Фильм, рассказывающий о войнах и восстаниях, в изобилии демонстрировал жестокость и насилие. Сара грустно смотрела на экран, и все казалось ей нереальным. Можно жить и в XX веке, как часто говаривал ей д-р Хоган, но она все сильнее чувствует, что ее место — в другом времени.

— Дэмьен, — шептала она, — я должна вернуться к тебе.

Выключив телевизор, она пошла на кухню, где Эбби уже взяла свой плащ и сумку.

— Эбби, я хочу, чтобы вы знали, — я опять могу исчезнуть, — медленно сказала Сара. — Я хочу вернуться в Новый Орлеан и провести пару недель у подруги. Я буду там работать. Уехать я могу завтра или через несколько дней — как только договорюсь с ней, поэтому не удивляйтесь, если меня не будет какое-то время.

Если это сообщение и вызвало у Эбби какие-то эмоции, она и виду не подала.

— Да, мэм, — только и сказала она.

— Машина останется здесь, — небрежно добавила Сара. — Дело в том, что моя подруга приедет за мной, как и в тот раз.

— Да, мэм, — повторила Эбби.

Когда она ушла, Сара вздохнула с облегчением. Этого объяснения будет достаточно, если она опять исчезнет, а она твердо намерена сделать это.

Сара покачала головой, удивляясь собственным мыслям. Две недели назад она восприняла бы как совершенную странность то, что сейчас ей кажется нормальным, — путешествие в прошлое, страстное желание прожить всю жизнь в другом веке с любимым человеком.

Одновременно с мыслью о возврате в прошлое пришла мысль о родителях. Сара ощутила укол совести. Конечно, нужно им позвонить. А то они могут позвонить ей, когда она исчезнет, и нужно предупредить их, чтобы они не беспокоились.

А разве они не будут беспокоиться, когда она окончательно исчезнет из этого мира?

От этого вопроса ей стало трудно дышать. Она любит родителей, разумеется, но нельзя не признать, что особой близости у них нет, с тех пор как она окончила колледж. В некотором смысле и она, и Брайан — овцы, отбившиеся от стада, — у Сары страсть к искусству, у Брайана — к музыке. Но обоих совершенно не интересовало судоходство как семейный бизнес. Конечно, родители тяжело пережили смерть Брайана, но теперь они возлагают все надежды на юного Тедди.

Тяжело будет никогда в жизни не увидеть ни родителей, ни Тедди, и ужасно причинить боль дорогим людям. Но ведь ее семья неплохо проживет и без нее. В конце концов, никто в этом мире или в каком-либо другом не значит для нее так много, как Дэмьен.

Обретя силу в этом решении, Сара набрала номер родителей в Атланте. Спустя несколько мгновений она услышала голос матери, доносившийся сквозь треск и шорохи.

— Алло.

— Здравствуй, ма, это Сара.

— Сара! Как я рада тебя слышать. Тедди передал мне то, что ты просила, и я пыталась дозвониться до тебя вчера вечером, но никто не ответил.

— Я была дома, но ненадолго вышла.

— Как ты там, милая?

— Гораздо лучше, — честно ответила Сара. — А как ты, па и Тедди?

— Все прекрасно, Тедди в школе. Мы с Ричардом собираемся съездить к себе на Миртовый берег на несколько недель. Ричард пригласил несколько своих постоянных клиентов поиграть в гольф. Это будет что-то вроде работы и отпуска одновременно.

— Это вам обоим необходимо, ма.

— Как там идут дела?

— Ну, делом о наследстве занимается поверенный кузины Эрики, а я с удовольствием живу в ее доме.

Последовало напряженное молчание, а потом Маргарет Дженнингс спросила:

— Сара, ты ведь не собираешься оставаться там до бесконечности?

Сара прикусила губу, ощутив упрек.

— Мне очень нравится здесь, ма. И я опять работаю.

— Да? Вот это хорошо. — И еще помолчав, мать спросила: — А что же с Биллом?

Сарина рука сжала трубку.

— Ма, я же объяснила перед отъездом, что между нами все кончено.

— А тебе не кажется, что ты поторопилась? На днях Билл звонил мне; он надеется, что ты вернешься как раз к тому времени, когда мы все поедем в Нью-Йорк на открытие выставки Пикассо.

Сара вздохнула. Как можно сказать матери, что современная скульптура Пикассо ее совершенно не трогает? Как можно сказать матери, что она открыла нового художника, обладающего невероятной глубиной таланта и редкой выразительностью, художника, жившего в другом столетии?

Как можно рассказать матери, где она провела последние десять дней? И чем там занималась? Конечно, никак. Если она сделает это, мать решит, что она повредилась в рассудке. И поэтому она сказала только:

— Ма, я, наверное, не смогу вернуться к открытию. Ты же понимаешь — нужно ковать железо, пока горячо. Что же до Билла, пожалуйста, не возлагай на нас никаких надежд.

— Но почему, Сара?

Сара заколебалась. Можно ли сказать матери, что она отказалась выйти замуж за человека, подвергшего себя стерилизации, даже не посоветовавшись с ней? Нет, нельзя. Это значило бы выдать личные тайны Билла.

— Ма, ну что я могу сказать? В каком-то смысле я люблю Билла, но страсти друг ж другу мы не испытываем.

— Ты, Сара, — рассерженно заявила мать, — неисправимый романтик. Страсти нет, подумаешь. По- настоящему прочный брак основан на более долговременных ценностях — на дружеских отношениях, честности, доверии.

С этим я согласна, мысленно ответила ей Сара, но Билл лишился моей дружбы, когда утаил от меня правду, и разрушил мое доверие. А вслух сказала:

— Ма, я не могу подгонять свои чувства под общий шаблон.

Мать вздохнула.

— Ну, хорошо, дорогая. Не будем спорить. Просто возвращайся, как только сможешь, ладно?