Может быть, вместе они найдут все ответы.
После обеда Сара пошла в салон. Те полдюжины картин, которые она закончила, находились ближе к центру комнаты, гордо стоя на мольбертах. Теперь, когда они залиты лунным светом, можно рассмотреть их во всех деталях. Ей остается примерно с четверть от общего объема работ. А что будет потом?
Подпись, которую она ставила на восстановленных работах, отражала ее тревогу не очень, правда, отчетливо, но с юмором. Она везде поставила свою размашистую подпись и дату окончания реставрации; а потом в качестве завершающего капризного штриха добавила под каждой подписью изображение песочных часов. На первой картине верхняя часть часов наполнена песком, на каждой последующей этих бесценных песчинок в верхней части всё меньше и меньше.
Песочные часы — символ ее здешней жизни. Конечно, ее работа неразрывно связана с эфемерностью ее пребывания в этом доме. Работа завершится, ее связь с прошлым ослабнет, и это, по-видимому, также неизбежно, как перетекание песчинок из верхней части часов вниз.
Эта мысль беспокоила ее. Но Сара прогнала ее и задумалась о Дэмьене. Скоро он придет на вечернее свидание.
И действительно, она услышала, как его голос в дверях произнес:
— Добрый вечер, Сара.
Она повернулась, улыбаясь, и пошла к нему среди мольбертов. Дэмьен был так хорош, глаза у него сияли от радости.
— Добрый вечер, Дэмьен.
Он взял ее за руку, с одобрением глядя на законченные работы.
— Каждый раз, когда я смотрю на дело рук твоих, мне кажется это сверхъестественным! Как будто Винси только что положил свою кисть.
Ее сердце наполнилось радостью от этой горячей похвалы.
— Лучшего комплимента я и представить себе не могу.
— Пойдем же, дорогая, — улыбнулся он, — посиди со мной у окна. Расскажи мне еще о твоем мире.
Они сели, держась за руки, их силуэты обрисовывал серебристый свет яркой звезды. Сара говорила не один час, рассказывая Дэмьену все, что могла о девяноста шести годах, разделяющих их миры. Он слушал как зачарованный, время от времени делая кое-какое замечание или задавая вопрос.
Она начала с промышленной революции, рассказала об изобретении телефона, об электричестве, автомобиле и аэроплане. Она говорила о достижениях медицины, о прививках, о родовспомогательных мерах и хирургии, о попытках бороться с раком. О двух мировых войнах. Изобретение атомной бомбы потрясло его.
— Ты хочешь сказать, что человек создал оружие такой мощности, что оно может уничтожить всю жизнь на Земле? — недоверчиво спросил он.
Сара только кивнула сокрушенно. Она добралась до войны в Корее. Когда она рассказала, как человек начал завоевывать космос и даже задумываться о полете на Луну, Дэмьен пришел в восторг.
Когда дошло до конфликта во Вьетнаме, рассказ стал более личным.
— Наша страна не должна была вступать в эту войну, — сказала она жестко. — Начались волнения, антивоенные демонстрации, особенно в этом году. Мой любимый брат погиб на этой войне.
— Расскажи мне еще о брате, — Дэмьен сжал ее руку.
— У него был независимый характер. Он был белокур и голубоглаз, как я, и необычайно талантливый скрипач. Он дебютировал с Атлантским симфоническим оркестром в шестнадцать лет. Выдающийся талант, и при этом такой беспечный.
— Как это?
— Когда разгорелся конфликт во Вьетнаме, молодых людей стали призывать в армию и посылать туда. Брайан был принят в Музыкальную школу в Нью-Йорк-сити. Если бы он уехал туда, как и предполагалось, он был бы свободен от призыва, но ведь это был такой убежденный романтик! Он помахал рукой колледжу и уехал с друзьями в Европу — путешествовать на велосипедах. А когда вернулся, его ждала повестка. Его взяли в армию, послали во Вьетнам, и через три месяца он был убит.
— Как я сочувствую тебе, дорогая. Поэтому у тебя и был нервный срыв?
— Да.
Дэмьен мрачно покачал головой. Он встал, прошел в середину салона.
— Значит, наши миры не такие уж разные, не так ли? — спросил он с иронией. — Ах, как мы любим воевать! Наверное, войны будут всегда — и всегда будут убивать лучших — скрипачей, художников, мечтателей.
— Но, Дэмьен, — отрезвляюще заметила она, — поскольку будущее мне известно, я знаю, что ты будешь жить долго в довольно мирное время — более сорока лет. Это будет хорошее время для тебя — время создать себя заново.
Он безнадежно махнул рукой.
— Я не уверен, что можно вернуть то, что мы потеряли, то, что потерял Юг. Для меня лично все кончилось со смертью Винси.
— Это я понимаю. Но, — умоляющие глаза молодой женщины встретились с его взглядом, — вместо потерянного может появиться что-то новое, совсем другое. И это будет наше с тобой время, Дэмьен.
От этих слов выражение его лица смягчилось, и он вернулся к ней и сжал ее руку. Его слова были нежны, но полны подчеркнутого фатализма.
— То, что у нас есть, Сара, у нас есть здесь и сейчас. Это время принадлежит нам. Я не уверен, что стоит надеяться на что-то еще.
— Но…
— И, кроме того, дорогая, ты не можешь выйти из этого дома. Мы с тобой должны жить в его пределах.
— Я хотела сказать тебе кое-что на эту тему. Сегодня утром твоя тетка выпустила Каспера через переднюю дверь. Но он остался здесь, в прошлом.
Дэмьен не понял.
— Разве это имеет какое-нибудь значение?
— Я уверена. Разве ты не понимаешь? Ведь он тоже из будущего, но он как-то нашел способ остаться здесь, в прошлом, даже за пределами дома. Мы должны вместе разгадать эту загадку.
— Возможно, любимая, — Дэмьен погладил ее по щеке, — но если у нас никогда не будет ничего, кроме того, что есть сейчас, мне этого довольно. — Она виновато отвела глаза, а он добавил: — Мне бы только хотелось, чтобы для тебя этого тоже было довольно.
Они погрузились в невеселое молчание. Ей хотелось сказать ему, что ей этого довольно, но она не была уверена. И ее опечалило, что он не выразил никакого интереса к тому, что нужно строить свой мир заново и двигаться вперед. Она, видимо, ждала от него большего, чем то, на что он способен сейчас; она призывала его выйти за пределы своего горя навстречу новой, другой жизни. Он просто еще не готов. Это понятно, ведь и ее тоже порой охватывает неуверенность, что она сможет излечиться от своих ран.
— А какие ценности, — спросил он, — какая философия у того века, где ты живешь? Как мыслят люди XX века?
Сара собралась с мыслями.
— Мы по-прежнему религиозны, но мораль в наше время стала гораздо свободней. Ты живешь в разгар того периода, который впоследствии станет называться Викторианский. Но в последнее десятилетие вашего века — его называли «веселые девяностые», в «бурные двадцатые», во время двух мировых войн суматохи, суеты и техники стало еще больше. Люди в наш век больше поглощены собой, о вежливости, о помощи ближним, о спасении души мало кто думает. Конечно, существуют силы, желающие все это изменить; многие призывают покончить с существующим порядком вещей. Но я не уверена, что у всех таких бунтовщиков чистые руки. Есть и другие — например, хиппи, — которые пытаются жить совершенно вне общества, устраивают свои коммуны. — Она неуверенно улыбнулась. — Не думаю, что тебе понравилось бы в этом веке.
— Полагаю, что нет.
— Конечно, не все переменилось к худшему. Техника создает множество удобств. В наше время
