Бринн резко набрала в рот воздух.
Гейдж пошел к своему лежаку невдалеке от костра. Он лег и, приподняв одеяло, позвал:
— Бринн!
Она напряглась, чувствуя на себе выжидающий взгляд Малика, испуганные глаза Эдвины.
Она могла отказать ему. Он не стал бы применять силу.
Она обманывала себя. Разумеется, он заставит ее лечь с ним, Гейдж всегда держал слово.
«Я одержу победу над всеми твоими драконами, Бринн из Фалкаара».
С какой стати ей вспомнились его слова? Он сражался с ней, а не с ее драконами.
Эдвина, стараясь защитить Бринн, шагнула ей навстречу.
— Может быть, она не хочет… — Эдвина посмотрела на Бринн, потом на Гейджа и опять на Бринн. — Бринн?
Если Бринн откажет ему, то Эдвина решит, что ее вмешательство необходимо. И тогда разрушится только что созданное спокойствие. Гейдж явно понимал, как хотелось Бринн сохранить мир и покой.
Она встала и направилась к Гейджу.
— Иди спать, Эдвина. — Бринн легла с Гейджем и, вырвав из его рук одеяло, поплотнее в него закуталась. — Увидимся утром.
Эдвина продолжала стоять в нерешительности.
— Ты уверена, что хочешь этого?
— Конечно. — Бринн закрыла глаза и тут же почувствовала запах кожи и мускуса, всегда исходящий от Гейджа. — Иди спать.
Легкие шаги Эдвины. Гнетущая тишина. Только слышалось запаленное дыхание Малика. Рана еще давала о себе знать.
— Возьми свой лежак и положи его у повозки, Малик, — сказал Гейдж. — Эдвине может понадобиться защита, если Ричард решится на захват заложника.
— Не думаю, что ты отсылаешь меня по этой причине, — грустно заметил Малик.
— Нет, но причина веская.
И единственная уловка, против которой Малик не сможет возразить. Ради безопасности Эдвины он бы мир стер в порошок. Чуть позже она услышала замирающие шаги Малика.
Мышцы ее живота напряглись.
— Успокойся! — грубо сказал Гейдж. — Ты так сжалась, закостенела, что можно подумать, будто рядом со мной лежит бревно.
У бревна нет чувств, нет ощущений.
— Я не хочу оставаться здесь.
— Нет, хочешь! — Он обнял ее. — А если честно прислушаешься к себе, то поймешь: твое место здесь.
— Неправда, — прошептала она.
— И вообще, почему ты боишься быть рядом со мной? Ты думаешь, я воспользуюсь тобой?
— Боюсь.
— Страх? — В его голосе слышалась насмешка. — Неужели ты именно это чувствуешь? — Его рука обхватила ее грудь. — А сейчас? В эту минуту?
Она закусила нижнюю губу. Грудь ее налилась, сосок затвердел и заострился под его лаской.
— Неважно, что мое тело податливо, сердцем я не хочу близости с тобой.
— Оно только этого и желает. — Его язык погрузился ей в ухо. — И Бога ради, клянусь, еще до того, как мы доберемся до Гвинтала, ты сама скажешь мне об этом!
Ее тело переполняло сладострастное ощущение близости к нему, оно горело, сердце сладко заныло.
— Ты возьмешь меня прямо здесь, на слуху у всех?
— Они спят. — Его рука неторопливо сжимала ее грудь. — Или скоро заснут.
— Они могут проснуться.
— Сомневаюсь, что к тому времени для тебя это будет важно. — Его большой и указательный пальцы теребили ее сосок. — Мне не нравится это платье. Думаю, пора избавиться от него.
— Я… — Теплая волна наплывала и погружала в сладкий туман. Его пальцы. Они подчиняли ее себе. — …Замерзну, — еле слышно смогла она выговорить.
— Не замерзнешь. У тебя покрывало, и я рядом. — Его рука скользнула вниз, к ее бедрам. — Впрочем, мы можем немного подождать, если тебе так хочется. — Его ладонь сжалась и двинулась к ягодицам. — Хотя мне очень жаль, что не могу приласкать самое заветное, нежное. Помнится, там такие мягкие завитки и такой упоительный родник, сжимавший, ласкавший меня, удерживавший, когда я двигался туда-сюда из…
— Помолчи! — отчаянно взмолилась она. — Как можно говорить такое вслух?!
Его рука уже под платьем поглаживала ее упругий живот, опускаясь все ниже.
— От этого тебе хочется делать такое, о чем ты стыдишься говорить, не правда ли? Не снимешь ли ты платье, а я подниму тебя на себя, как в тот первый день у пруда? — Под его рукой мышцы ее живота напряглись, желая его. — Ага, чувствую, очень хочешь. Давай посмотрим, насколько сильно. — Его рука принялась покручивать ее влажный бугорок. — Уже трудно сдерживаться. — Он прижался губами к ее уху. — Не лучше ли закрыть глаза и позволить мне делать с тобой то, чего и тебе не терпится? Тогда завтра ты успокоишь себя тем, что я силой взял тебя.
Ее тело горело, ныло от боли. Она выгнулась вперед и вверх, постанывая от желания.
— …Впрочем, я не позволю тебе солгать себе и мне. Я не войду в эту прекрасную горячую узкую норку, меня жаждущую. Не стану впускать в тебя свое семя, пока ты сама не попросишь меня об этом.
Снова не спеша он начал ласкать бугорок большим пальцем, трогая его и теребя. Под пальцем он словно бы вырос. Невольно Бринн вжималась своим горячим раскрытым лоном в его ладонь.
Острое желание резким толчком вскинуло ее тело, и, не удержавшись, она вскрикнула.
— Тогда зачем… ты делаешь это? — задыхаясь, спросила она. — Ты ведь не получишь удовольствия, не удовлетворишь свою плоть.
— Это может убить меня, — мрачно соглашался он.
— Тогда отпусти меня к Эдвине. Я этого не вынесу.
— Вынесешь! — зло ответил он. — Я не перестану ласкать твое тело, пока оно не затоскует по моему прикосновению. Я дам тебе удовольствие и мучение. Я стану будить тебя среди ночи языком, или пальцами, или голосом, повторяя, что я возьму тебя, когда ты сама меня об этом попросишь.
— Пожалуйста… Я никогда не смогу попросить тебя об этом.
Два пальца глубоко вошли в ее разгоряченное лоно.
— Помолимся за просветление нашего разума и за то, чтобы ты попросила меня взять тебя.
Невыносимо прекрасно…
«Грех, — сонно подумала она, — это, должно быть, сон. Этого не может быть…»
— Шире… — донесся до нее откуда-то из глубины голос Гейджа. — Еще пошире, Бринн…
Ее тело охотно подчинилось.
Его язык!
Она широко раскрыла глаза, когда его язык, твердый, шершавый и чувственный, приник к ее нежному бугорку и стал его ласкать, покусывая.
— Гейдж. Не надо! — взмолилась она. — Так не…
Его… голодный рот.
Зубы… нежное покусывание.
Ее тело дернулось, и она закусила губу, перестав в наступившей темноте понимать, что происходит вокруг.
Приняв ее ответное движение, он обхватил руками ее ягодицы и удержал, чтобы она не смогла отклониться от его ласк.
Когда он кончил, она продолжала лежать, при каждом вздохе содрогаясь каждой клеточкой своего тела.
