штормовку капитана дали всего десять франков.
— Не переживай, сынок! Не переживай, выше голову, — громко и, как всегда, уверенно ответил он — Не беда!
— Я могу на тебя рассчитывать?
— Ты что? Друзьям таких вопросов не задают.
— Ну, а короче?
— Пропьем твои десять франков, а потом что-нибудь придумаем. Пошли!
Вот такой он был человек. Верный друг, всегда готовый на любую жертву. И помимо того — джентльмен. В матросах ему никогда не приходилось быть, он легко сорил деньгами и был большим поклонником женского пола. Что касается рода занятий, то после того, как один чрезмерно усердный инспектор полиции завел на предмет выяснения его прошлого переписку с властями всех частей света, Чурбан предпочитал выступать как рантье.
Мы пропили десять франков и вышли.
— Не беспокойся, — сказал Хопкинс после того, как бармен не дал нам войти в холодильник и вежливо направил паши стопы в сторону двери. — Поживешь у меня, а потом что-нибудь придумаем.
— Слушай! Мы же из этих десяти франков даже на еду ничего не оставили.
— Со мною, дружище, не пропадешь. Значит, так! Пойдем к Турецкому Султану и там поедим.
В начале этой книги я уже упоминал о Турецком Султане и о том, что он два дня как не выходит на улицу, потому что у него сперли штаны. Вот это обстоятельство Чурбан и обратил в нашу пользу. Турецкий Султан, получивший свое прозвище за орлиный нос и длинные руки, валялся еле живой в каюте на одной барже. Баржу должны были поставить в сухой док, а чтобы ее тем временем не растащили до последней дощечки, сторожем за жилье и обещание заплатить, если все будет в порядке, двести франков наняли Турецкого Султана. Однако пару дней назад он напился до того, что во сне с него стянули штаны, и теперь он сходил на берег только по ночам, завернувшись в пеструю скатерть, словно калиф Гарун-аль- Рашид.
Предложение, которое Чурбан сделал Турецкому Султану, состояло в следующем: он готов сдать ему напрокат свои брюки по тарифу, установленному для такси — 1 франк 45 сантимов в час или оптом, за весь вечер, 7 франков и ужин на двоих.
— Дорогой, — ответил Турок, закуривая. — Можешь получить четыре франка и то, если добавишь рубашку.
О рубашке Чурбана мы распространяться лучше не будем. Просьбу Турецкого Султана смог бы понять только тот, у кого нет вообще никакой рубашки.
— Если дашь восемь франков, могу добавить и рубашку, а не хочешь — не надо.
После короткой, но проходившей в довольно резких тонах дискуссии они сошлись на шести франках сорока сантимах. Чурбан отдал брюки и почти всю рубашку. Один рукав оторвался, он сунул его в карман пиджака. Брюки оказались удивительно широкими и короткими.
Турецкий Султан поспешил на берег.
Мы уселись на палубе и начали терпеливо ждать. Чурбан сидел, завернувшись в скатерть, словно вождь племени.
— Ты уверен, что Турок вернется? — спросил я.
— Голову могу дать на отсечение.
— Такой он честный?
— Да нет, не то чтобы… — задумчиво протянул Чурбан. — Но все-таки он вернется. У него здесь жилье, а это поважнее, чем брюки.
Как ни печально, но иногда ошибаются и такие умные люди, как Чурбан Хопкинс. Начало смеркаться, шум оранского порта понемногу стихал, а Султан все не возвращался. Чурбан раздраженно посмотрел на окутывающую его тело скатерть. Сейчас она слишком сильно пробуждала в человеке воспоминания о накрытом столе.
— Уж не стряслось ли с ним чего-нибудь? — угрюмо пробормотал Чурбан.
— Гм… если он попробовал раздобыть денег и засыпался, так, может, уже и сидит…
— Это в моих-то брюках! — с горечью воскликнул Хопкинс.
Вскоре на потемневшем небе вспыхнули звезды, взошла луна, а по набережной прошел, громыхая коваными ботинками, военный патруль.
— Не идет, сволочь.
— Может, скоро придет.
— А! Этот подлец решил отказаться от постоянного жилья. Да мне не из-за брюк обидно. Костюм человек как-нибудь да раздобудет, а вот честь. Турецкий Султан украл мои брюки. Я со многими мерзавцами знаком — и с тобою мы друзья — но ни разу еще так не разочаровывался… Чертовски обидно.
— Ну, а что нам теперь делать? — спросил я.
— Не горюй, старина, — ответил мой друг. Он продолжал сидеть, напоминая какой-то странный гибрид индейского вождя и кухонного стола. — В конце концов, жизнь продолжается и не вечно я буду сидеть здесь, завернувшись в эту скатерть. За городом в пустой цистерне живут мои старые друзья. Ты отправишься к ним и принесешь мне какие-нибудь штаны.
— Но, может, Султан все-таки вернется…
— Нет. Я навеки потерял брюки и хорошего друга. Брюк мне жалко. Я их всего семь лет носил. Ну, да все равно — не одежда красит человека. Похожу в чем-нибудь похуже.
Если бы вы видели брюки Чурбана Хопкинса, то подняли бы сейчас шляпу перед непритязательностью этого человека.
— Но… если бы ты занял мне свои брюки, — сказал Хопкинс, — я бы через полчаса вернулся с одеждой.
Мне эта идея не понравилась.
— Слушай… я предпочел бы, чтобы у меня остался и друг, и брюки…
— Короче говоря, ты не доверяешь мне? — сказал он с холодной, режущей, как нож, насмешкой. — Именно ты, с которым я отсидел два года в Синг-Синге? Тот, с которым я делил горький хлеб неволи.
— Чурбан, мне самому больно, но не могу я вот так сидеть голым, завернувшись в скатерть…
Послышался топот ног по сходням, и на палубе появился босой парнишка с конвертом в руке.
— Меня один сумасшедший прислал, — сказал парнишка. — На него все глаза пялят, потому что он одет в какую-то слоновью шкуру до колен… Полиция даже народ начала разгонять, чтоб за ним не бегал…
По этому описанию я сразу узнал Турецкого Султана в штанах Хопкинса.
— Что он просил сказать?
— Он велел мне идти с ним в лавку старьевщика и там обменял свои штаны на красные, мусульманские шаровары.
Чурбан так и подпрыгнул.
— Что?!
— Да. Он их обменял. Сначала сказал, что заплатит за товары, а, когда надел их, сильно поругался с продавцом и не дал денег… Потом он написал эту записку и сказал, чтобы я отнес ее сюда и вы мне тогда дадите пять франков и еще выпивкой угостите…
Мы его наскоро угостили пинком в зад, а потом распечатали конверт.
Вот что писал Турецкий Султан: «Ребяты!
Ничего не поделаиш. Пришлос вас обмануть. Все одно с баржы нада смыватса. Потому тут нечысто. В трюм принесли большой яшчик. Я думал может там есть чего украст. Они ушли а я посматрел: что там. В яшчике лежит труп. Плохое дело. Смывайтес! и Вы тоже. Из за полиции. Очень извиняюс. И желаю удачи.
Туррок.»
Паршивая ситуация. Оказывается, в трюме лежит труп.
— Шпарь бегом, — сказал Чурбан. — Если через час не вернешься, я прыгну в воду, а там уж лучше утонуть, чем на берег без штанов выбраться.
Вообще-то, учитывая отчаянное положение, в котором оказался Турецкий Султан, поведение его
