будущее».
Чья-то туманная проповедь в лозунге.
– На следующей неделе, – замечает доктор. – Эта компания раскошелится, чтобы стереть свое имя с острова.
Непонятному можно придать любой смысл.
Трактор тянет каток, отпечатывая послание снова и снова, когда его смывают волны.
Доктор рассказывает:
– Когда разбивается авиалайнер, все авиалинии оплачивают отмену своей рекламы в газетах и по телевидению. Знаешь? Все они не хотят рисковать, ассоциировав себя с таким происшествием, – продолжает он. – На следующей неделе на острове не останется ни одного фирменного знака. Они заплатят, сколько с них ни спроси, чтобы выкупить имя.
Доктор складывает отмершие руки Мисти у нее в подоле. Будто бальзамируя ее. Говорит:
– Ну, отдыхай. Полетт скоро поднимется за твоим заказом к ужину.
Просто на заметку, он подходит к тумбочке у кровати и подхватывает пузырек с капсулами. Уходя, опускает пузырек в боковой карман пиджака – без слов.
– Еще неделя, – объявляет он. – И весь мир будет бояться этого края – но нас оставят в покое.
Выходя наружу, он оставляет дверь незапертой.
А в прошлой жизни Мисти и Питер пересдали нью-йоркское жилье, когда позвонила Грэйс, сообщив, что умер Гэрроу. Отец Питера умер, а мать осталась одна в большом доме на Буковой улице. Высотой в четыре этажа, с горной грядой крыш, башен и эркеров. И Питер объявил, что им нужно ехать и присмотреть за ней. Занять апартаменты Гэрроу. Питер был исполнителем воли по завещанию. Только на пару месяцев, сказал он. А потом Мисти забеременела.
Они продолжали рассказывать друг другу, мол, Нью-Йорк остается в планах. Потом стали родителями.
Просто на заметку: жаловаться Мисти было не на что. Был небольшой промежуток времени, первые несколько лет после рождения Тэбби, когда Мисти свивалась клубком с ней в постели, и больше ничто в целом свете ей было не нужно. Когда у Мисти появилась Тэбби, та стала частью чего-то – рода Уилмотов, всего острова. Мисти чувствовала себя полноценней и уютней, чем ей когда-либо мечталось. Волны на пляже за окнами спальни, тихие улицы – остров был настолько удален от мира, что пропадали нужды. Волнения. Желания. Вечные ожидания большего.
Она бросила рисовать и курить траву.
Ей не нужно было чего-то добиваться, становиться кем-то или избегать чего-то. Хватало одного присутствия здесь.
Тихие ритуалы мытья посуды или глажки вещей. Домой возвращался Питер, и они сидели на крыльце с Грэйс. Читали Тэбби перед сном. Скрипели древней плетеной мебелью, и мотыльки кружились у фонаря над крыльцом. В глубине дома часы били час. Из зарослей за поселком временами доносилось уханье совы.
По ту сторону воды города континента были переполнены людьми, залеплены знаками, продвигающими городскую продукцию. Люди жрали дешевую еду и бросали мусор на пляж. Почему никогда не страдал остров – да потому, что здесь нечего было делать. Не сдавалось комнат. Не было гостиницы. Не было дач. Не было вечеринок. Пищу было не заказать, потому что не было закусочных. Никто не продавал вручную размалеванные ракушки с надписью «Остров Уэйтензи» в золотом курсиве. Пляжи были каменистыми со стороны океана… и были грязными от устричных поселений со стороны, выходящей на континент.
В те времена городской совет начал работы над новым открытием гостиницы. Безумие – используя последние капли всех сбереженных средств, все семейства островитян включились в отстройку выжженных, обрушенных древних развалин, которые высились на откосе холма над гаванью. Растрачивая последние запасы, чтобы завлечь кучи туристов. Обрекая следующее поколение на обслуживание столиков, на уборку в номерах, на рисование сувенирной дряни на ракушках.
Трудно забыть боль, но еще труднее вспомнить радость.
Счастье не оставляет памятных шрамов. Покой учит нас так малому.
Свернувшись клубком на стеганом одеяле, будто некую часть любого человека в поколениях, Мисти обвивала руками дочь. Мисти обнимала своего ребенка, укрыв его телом, будто тот еще был внутри. Еще был частью Мисти. Бессмертной.
Кислый молочный запах Тэбби, ее дыхания. Сладковатый аромат детской пудры, почти сахарной. Нос Мисти, зарывшийся в теплую кожу, в шею ребенка.
Заключенные в эти годы, они не нуждались в спешке. Они были молоды. Их мир был чист. По воскресеньям – церковь. Чтение книг, купания в ванне. Сбор диких ягод и заготовление варенья по ночам, когда в белой кухне прохладно от бриза, и окна подняты. Они всегда помнили фазу луны, но редко – день недели.
Лишь в этот маленький промежуток лет Мисти виделось, что жизнь ее не идет к концу. Ей светило будущее.
Они ставили Тэбби у парадной двери. У всех забытых имен, остававшихся на ней. Этих детей, ныне покойников. Помечали фломастером ее рост.
«Тэбби, четыре года».
«Тэбби, восемь лет».
Просто на заметку: погода сегодня слегка расчувствовалась.
Здесь, когда она сидит у слухового окошка мансарды в Уэйтензийской гостинице, перед ней расстилается остров, испачканный чужаками и надписями. Рекламными щитами и неоном. Эмблемами. Торговыми марками.
В кровати, в которой Мисти свивалась у Тэбби, стараясь удержать ее в себе, теперь спит Энджел Делапорт. Какой-то психопат. Прямо преследователь. В ее комнате, в ее постели, под окном, когда снаружи шипят и бьются волны океана.
В доме Питера.
В нашем доме. В нашей постели.
Пока Тэбби не исполнилось десять, Уэйтензийская гостиница была пуста и закрыта. Окна взяты ставнями из фанеры, прибитой к оконным рамам. Двери под засовом.
В лето, когда Тэбби стукнуло десять, гостиница открылась. Поселок превратился в армию официанток и посыльных, горничных и портье. Именно в тот год Питер взялся работать вне острова, ставя простенки. Проводя небольшие перепланировки для летних людей, у которых столько домов, что присматривать за всеми некогда. Когда открылась гостиница, паром начал ходить весь день, каждый день, заполоняя остров туристами и потоками машин.
Затем прибыли бумажные стаканчики и обертки от фаст-фуда. Автомобильные гудки и длинные очереди за местом для стоянки. Использованные подгузники, оставленные людьми в песке. Остров катился под откос до нынешнего года, когда Тэбби исполнилось тринадцать, когда Мисти вышла в гараж и обнаружила Питера, уснувшего в машине с пустым топливным баком. Когда люди начали звонить, сообщая, что у них пропадают бельевые кладовки, гостевые спальни. Когда Энждел Делапорт попал точно туда, куда мечтал все время. В койку ее мужа.
В твою койку.
Энджел лежит в ее постели. Энджел спит с ее рисунком антикварного кресла.
А Мисти осталась ни с чем. Тэбби – нет. Вдохновения – нет.
Просто на заметку, Мисти никогда никому об этом не рассказывала, но Питер собрал чемодан и спрятал его в багажник машины. Чемодан в дорогу, смена белья для преисподней. Это всегда казалось бессмысленным. Что Питер ни делал все последние три года – ни в чем не было особого смысла.
За чердачным окошком, внизу, на пляже, в волнах плещутся дети. На одном из мальчиков цветастая белая рубашка и черные штаны. Он обращается к другому пареньку, в одних футбольных шортах. Они передают друг другу сигарету, затягиваясь по очереди. У мальчика в цветастой рубашке черные волосы, такие короткие, что их едва можно убрать за уши.
На подоконнике – обувной коробок Тэбби с бижутерией. Браслеты, осиротевшие сережки и поцарапанные старые броши. Питеровы украшения. Грохочущие в коробке с рассыпанным пластмассовым жемчугом и стеклянными бриллиантами.
