- Нашего согласия вы не получите! Мы против этого!
- А мы за! Мы за! За! - орали сотни глоток.
- Против! Против! - пытались перекричать их десятки других.
- Кому нужно ваше согласие? - рявкнул Невий Макрон.
- Нас большинство - подхватил консул Гней Ацерроний Прокул.
- Нас в четырнадцать раз больше! - по-бычьи промычал Луций Вителий.
В эту минуту рев толпы, доносившийся с Форума, усилился настолько, что заглушил голоса сенаторов.
- Народ, преданный памяти божественного Германика, единодушно провозглашает императором его доблестного сына, Гая Цезаря! - собрав все силы легких, крикнул Невий Макрон.
- Вот почему мы поддерживаем божественного Гая Цезаря Калигулу, - проревел Вителий.
- Да здравствует император Гай Цезарь Калигула! - стали скандировать четыре сотни отцов города, вторя приветствию толпы, которое звучало все настойчивей.
- Народ желает Гая Цезаря, - надрываясь, снова перекричал всех Макрон, - и если в сенате не хватит нескольких голосов, то, клянусь, их заменят десять тысяч гвардейцев претория!
Слова префекта преторианцев вызвали целый шквал одобрительных аплодисментов.
В тот же миг с треском распахнулись ворота курии, не выдержавшие натиска плебеев, и в зал повалили сотни горожан, исступленно призывавших избрать императором Гая Калигулу.
Толпа в туниках [44] встретилась с толпой в тогах; те и другие рукоплескали сыну Германика.
Вскоре курия перестала напоминать даже видимость собрания, а огромный город стал праздновать провозглашение императором Гая Цезаря Калигулы, сына Германика.
Среди множества людей, наблюдавших за праздником со ступеней базилики Порция, обращала на себя внимание молодая дама, окруженная пятью слугами. Ей было лет двадцать. Несмотря на то, что роста она была среднего, широка в плечах и полногруда, дама казалась стройной благодаря тонкой талии и правильным пропорциям тела. Взгляды мужчин притягивало ее удивительно красивое лицо: у нее были огромные черные глаза, правильный прямой нос, большой рот с немного припухлыми губами, верхняя из которых слегка оттенялась нежным пушком над ней, маленький круглый подбородок с небольшой ямочкой; две точно такие же ямочки появлялись на глянцево-белых щеках, когда она улыбалась. Ее высокий лоб казался довольно низким из-за того, что его наполовину скрывала густая челка иссиня-черных волос.
Хотя дама была одета в дорогую тунику из тончайшего, шитого золотом сирийского льна цвета морской волны, - покрой которой почти обнажал грудь, и, хотя мочки ее ушей были украшены крупными изумрудами, а шея - изящным золотым ожерельем с жемчугом, все же по сравнению со многими другими дамами, носившими куда более дорогие наряды, она выглядела если не бедной, то привычной к скромной простоте.
Позади нее в позе, выражающей не только почтение, но и обожание, застыл евнух-эфиоп. В руках у него был шелковый зонтик, защищавший ее от солнца.
Еще дальше находились антеамбул [45], номенклатор [46] и два сопровождающих. Ниже на лестнице замерли четверо крепких рабов-далматов [47]. Они держали носилки и готовы были отправиться в путь по первому знаку госпожи.
Слева от нее стоял высокий и тучный мужчина лет сорока шести. Его большая голова производила то впечатление благородства, которое создается благодаря правильным чертам и одухотворенному выражению лица.
Широкий, великолепно вылепленный лоб этого человека обрамляла густая шевелюра, длинный прямой нос был слегка заострен книзу, щеки лоснились, так же как и маленький, мягко очерченный рот, под которым свисал двойной подбородок.
Словом, у него была внешность благополучного обывателя, любителя тишины и обильной пищи; если бы не напряженный блеск его глаз, в этом человеке можно было бы предположить добродушный и самодовольный характер.
В его одежде была заметна некоторая небрежность, хотя, судя по зауженной тоге, он принадлежал к избранному всадническому сословию.
Это были Валерия Мессалина, дочь Марка Валерия Мессалы Варбата, племянника сестры Августа Октавии, и Тиберий Клавдий Друэ, брат великого Германика. Он, соответственно, приходился дядей Гаю Цезарю Калигуле, новому императору Рима.
Справа от Мессалины стоял Тит Прокул, высокий элегантный юноша из всаднического сословия. Он старался предупреждать каждое ее желание.
Клавдий что-то говорил голубоглазому человеку среднего роста с растрепанной густой шевелюрой и столь же неряшливой бородой. Тот изредка отвечал, дружелюбно улыбаясь.
Собеседником Клавдия был Луций Анней Сенека [48], сорокалетний мыслитель, автор признанных трудов по философии. Поодаль находились два вольноотпущенника: Паллант [49], управляющий Клавдия, и Полибий [50], исполнявший обязанности его библиотекаря.
Вокруг базилики теснилось столько разнообразного люда, что каждый зритель поневоле смешивался с толпой: надменная матрона обнаруживала рядом с собой куртизанку, блиставшая нарядом юная патрицианка оказывалась бок о бок с чумазой женой мясника, а благоухающий франт сталкивался с закопченным кузнецом или булочником.
Мессалина, безучастно наблюдавшая за плебеями, которые снова и снова рукоплескали Калигуле, казалось, была целиком погружена в свои мысли и не замечала ухаживаний Тита Прокула.
В эту минуту Тиберий говорил с Сенекой об учении Александрины Социона и о его значении, с точки зрения последователей Академии [51].
- Сальве, Тиберий Клавдий Друз! Ты принадлежишь к славному роду Германика! Ты тоже имеешь право быть императором!
Эти слова принадлежали молодому центуриону из девятнадцатого легиона, стоявшему перед ступенями базилики Порция.
Клавдий, Сенека, Прокул, Полибий и все остальные мгновенно обернулись на звуки этого голоса, но, пожалуй, наибольшее впечатление он произвел на Мессалину, в глазах которой заиграл радостный блеск.
Крепкому загорелому центуриону было лет около тридцати. Из-под шлема выбивались непослушные пряди черных волос. Дерзкий взгляд его останавливался то на Клавдии, то на Мессалине. Звали его Деций Кальпурниан.
- Твои слова благородны, но безрассудны! - произнес с добродушной улыбкой Тиберий Клавдий, - увы, я не рожден для житейской суеты. Мой удел - уединенный труд среди мирных отеческих Ларов [52]. Отдаю должное твоему великодушному пожеланию, но еще больше я благодарен моей покровительнице богине фортуне, охранявшей меня от участия в государственных делах. На них я не променял бы и одного тома своей «Истории этрусков»! [53]
Клавдий был доволен своими словами, чего нельзя было сказать о его супруге.
Нахмурив черные брови, она пробормотала презрительно:
- Чтоб ты подавился своей «Историей этрусков»!
- Книга хорошая, - примирительно заметил Полибий. - Но империя все-таки лучше!
А Паллант едва слышно прошептал:
- Клянусь Венерой Прародительницей, у твоей жены больше рассудка, чем у тебя, доблестный Клавдий!
