применить свои знания, напомнил он себе, накладывая целебную мазь. Потом — со стонами и проклятиями — стянул ребра повязкой. Два ребра сломаны, и Хойт понимал, что путешествие верхом, которое придется совершить утром, чтобы добраться домой, будет крайне мучительным.
Он выпил настой и, прихрамывая, направился к очагу. Подбросил торф, и пламя вспыхнуло ярче. Заварил чай на огне. Затем завернулся в одеяло и, согреваясь горячим чаем, погрузился в размышления.
Боги наделили Хойта особым даром, и он с раннего детства относился к нему со всей серьезностью и ответственностью. Учился, нередко в одиночестве, практиковался в своем искусстве, выясняя его возможности.
Киан не мог похвастаться такими же способностями, да Хойт и не помнил, чтобы брат практиковался с таким же усердием или так же самозабвенно учился. Тем не менее Киан забавлялся с магией. Развлекал себя и других.
Иногда он втягивал в свои проказы и Хойта, преодолевая сопротивление брата, и они вдвоем совершали какую-нибудь глупость. Однажды превратили в уродливого длинноухого осла мальчишку, который толкнул в грязь младшую сестру.
Как же тогда смеялся Киан! Хойт целых три дня, паникуя и упорно трудясь, снимал заклятие, а брат и бровью не повел.
Он же родился ослом. Мы просто вернули ему его истинный облик.
С двенадцати лет Киан больше интересовался мечами, чем заклинаниями. И слава богу, подумал Хойт, потягивая горький напиток. Он безответственно обращался с магией, но был настоящим волшебником меча.
Сталь не спасла его — да и магия тоже.
Хойт откинулся назад; он промерз до костей, несмотря на пылавший в очаге торф. Немного притихший дождь барабанил по крыше, а ветер завывал в лесу, окружавшем хижину.
Больше он ничего не слышал: ни звериного крика, ни угрозы. Хойт остался один на один со своими воспоминаниями и раскаянием.
В тот вечер ему нужно было пойти в деревню вместе с Кланом. Но он работал, ему не хотелось ни эля, ни звуков и запахов таверны, ни людей.
Ему не хотелось женщины — в отличие от Киана, которого всегда тянуло к противоположному полу.
Послушайся он брата, отложи работу на один этот проклятый вечер, и Киан остался бы жив. Злому духу не одолеть двоих. Волшебный дар помог бы увидеть чудовище, скрывавшееся за красотой и обаянием женщины.
Киан никогда бы не пошел с ней, будь брат рядом. И мать бы не убивалась. И могилу не пришлось бы рыть. И — черт возьми — то, что они похоронили, никогда бы не восстало из праха!
Если бы Хойт мог повернуть время вспять, то отказался бы от своего дара, обменял бы его на то единственное мгновение, когда он предпочел свои занятия обществу брата.
— И какой от них толк? К чему мне теперь эти знания? Владеть магией и не суметь с ее помощью спасти самое дорогое? Пропади оно пропадом! — Хойт швырнул чашку в стену маленькой комнаты. — Будьте вы прокляты, боги и чародеи! Киан был лучом света, а вы бросили его во тьму.
Всю жизнь Хойт поступал так, как должно, как от него ожидали. Он отказался от сотен мелких удовольствий, чтобы целиком посвятить себя искусству магии. И теперь те, кто облагодетельствовал его этим даром, волшебной силой, остались в стороне, не помешали отнять у него брата?
Киан пал не от меча и даже не от чистого клинка магии, а стал жертвой зла, не подвластного человеческому разуму. И это расплата, награда за усердие и труды?
Хойт махнул рукой в сторону очага, и пламя зарычало, вспыхнуло ярче. Маг вскинул руки, и гроза над его головой усилилась, а завывания ветра стали похожи на горестные женские крики. Хижина задрожала под натиском бури; шкуры, туго натянутые на окнах, лопнули. Холодные порывы ветра ворвались в комнату, опрокидывая склянки, вороша страницы книг. И во всем этом Хойту чудился хриплый смех тьмы.
Ни разу в жизни он не предал свой дар. Ни разу не использовал его во зло, никогда не прибегал к услугам черной магии.
Возможно, теперь пришло время обратиться к темным силам. Снова найти брата. Сразиться с чудовищем — зло против зла.
Хойт поднялся, не обращая внимания на боль в боку. Затем повернулся к кровати и простер руки над сундуком, запертым с помощью заклинания. Когда крышка откинулась, Хойт достал фолиант, спрятанный в сундук много лет назад.
Книга хранила темные и опасные магические заклинания, в которых использовались человеческая кровь, людские страдания. Чары мщения и алчности, обращавшиеся к силам, которые не признавали ни обетов, ни клятв.
Книга казалась тяжелой и горячей, и Хойт чувствовал исходящий от нее соблазн, который теребил душу. Как он хотел использовать все или хотя бы часть! Чем мы отличаемся от других? От живых богов, которые берут все, что пожелают.
У нас есть на это право! Законы и правила — не для нас!
У него перехватило дыхание — маг понимал, какие возможности откроются перед ним, раскрой он книгу, к которой когда-то поклялся не прикасаться. Неисчислимые богатства, женщины, безграничная власть, бессмертие. И возмездие.
Осталось лишь произнести нужные слова, отринуть свет и броситься в объятия тьмы. Пот липкими змейками струился по спине, в ушах звучали голоса тысячи эпох. Возьми. Возьми. Возьми.
Перед глазами поплыл туман, и сквозь мутную пелену Хойт увидел брата — таким, каким нашел его в придорожной грязи. Из ран на шее течет кровь, и губы тоже в крови. Какой бледный, подумал тогда Хойт. На фоне яркой, влажно поблескивавшей крови, лицо выглядело невероятно бледным.
Глаза Клана — живые и синие — открылись. В них застыли боль и ужас. И мольба, обращенная к Хойту.
— Спаси меня. Только ты можешь меня спасти. То, на что я обречен, не смерть. Это хуже преисподней, хуже пытки. Верни меня. Рискни — хотя бы раз. Неужели ты оставишь меня вечно гореть в аду? Заклинаю тебя нашей общей кровью, брат, помоги мне!
Хойт дрожал. Не от холода, проникавшего сквозь разорванные шкуры на окнах, и не от сырости, пропитавшей воздух комнаты, а от чувства опасности, исходящего от ледяного лезвия бритвы, на котором он балансировал.
— Я отдам свою жизнь ради твоей. Клянусь своим даром, тем, кем мы были друг для друга. Если другого выхода не будет, я разделю твою судьбу, Киан. Но только не это. Даже ради тебя.
Видение на кровати исчезло, объятое языками пламени, и его крик не был похож на человеческий. Застонав, Хойт положил книгу обратно в сундук. Потратив остаток сил на заклинание, запирающее замок, он рухнул на пол и свернулся калачиком, словно ребенок, — удобства его уже не интересовали.
Возможно, он спал. Или дремал. Но когда очнулся, гроза закончилась. В комнату проникал свет — дерзкий, яркий, белый, режущий глаза. Хойт заморгал, поморщился, когда сломанные ребра причинили ему невероятную боль, потом попытался сесть.
В белом сиянии мерцали розовые и золотистые полосы, излучавшие тепло. Пахнет землей, понял Хойт, жирной и глинистой, а также дымом от торфа, который все еще тлел в очаге.
Он видел ее силуэт, чувствовал необыкновенную красоту женщины.
Это не злой дух, жаждавший крови.
Скрипнув зубами, Хойт поднялся на колени. Склонил голову, хотя голос выдавал скорбь и гнев.
— Миледи.
— Дитя мое.
Казалось, свет расступается перед ней. У нее были огненно-рыжие волосы, шелковыми волнами разметавшиеся по плечам. Зеленые, как лесной мох, глаза смотрели мягко, даже жалостливо. Белые, расшитые золотом одежды полагались ей по рангу. Богиня войны, она не носила ни доспехов, ни меча.
Ее звали Морриган.
— Ты хорошо сражался.
