наступление, чтобы тут же разбить его или подчинить себе навеки. Но ни один не решался взять на себя начало.
«Эта женщина, — думал Энрике, — хочет увлечь меня, чтобы надо мной посмеяться и отомстить за свой пол. Внимание!»
«Этот мужчина, — думала донья Ана, — делает вид, будто не замечает меня, чтобы задеть мое самолюбие и тем легче одержать победу. Внимание!»
А молодые люди спрашивали у дона Энрике:
— Как это ты, такой волокита, пренебрегаешь случаем поухаживать за красавицей доньей Аной?
— Сам не знаю, — отвечал Энрике.
А девушки спрашивали у доньи Аны:
— Как это случилось, что до сих пор ты не заставила дона Энрике пасть к твоим ногам?
— Да я никогда об этом и не думала, — отвечала донья Ана и заговаривала о другом.
Так проходили дни. Дон Энрике и Ана встречались постоянно, делая вид, что даже не глядят друг на друга, но в действительности все их помыслы были направлены на будущую победу, которая для каждого стала делом чести, ибо сердце тут уже никакой роли не играло.
Наконец настал день, когда судьба свела их на балу. Они долго беседовали. Никто не прерывал их беседы, ибо все поняли, что пробил долгожданный час, и хотели знать, кто победит.
— Давно уже я замечаю, — говорила донья Ана, — что вы печальны. — Это была ложь, но Ане казалось, что так легче завязать бой.
— Сеньора, — отвечал дон Энрике, понимая намерения дамы и принимая вызов, — когда ранено сердце, трудно изображать на лице радость.
— Уж не влюблены ли вы? — сказала девушка, прямо переходя к делу.
— Кто в молодости не влюблен, сеньора? — возразил дон Энрике, уклоняясь от удара.
— Возможно, это болезнь молодости. Но, очевидно, либо я не молода, либо принадлежу к особой породе. Я не знала еще этой болезни.
— Это почти невозможно, сеньора.
— Поверьте мне.
— Вы так прекрасны, так умны, окружены таким поклонением!..
— Уж не стихами ли вы заговорили?
— Сеньора, если правда — это поэзия, то я говорю стихами.
— Вы грезите.
— Я говорю то, что вижу и чувствую…
— Сегодня вечером вы слишком любезны.
— Сегодня вечером я говорю то, что думал не один вечер.
— Это правда?
— Клянусь.
Донья Ана бросила на Энрике взгляд, полный огня, и он ответил ей таким же пылким взором. С этого часа их отношения становились все ближе. Донья Ана не переставала нежно улыбаться другим своим обожателям, дон Энрике также не упускал случая поухаживать за другими дамами, но все видели в этом лишь дань старым привычкам; было ясно, что из любви или из тщеславия дон Энрике и донья Ана хранят верность друг другу.
В конце концов все кругом поверили, будто два эти существа преданы друг другу навеки и дело близится к свадьбе.
Мать доньи Аны звали донья Фернанда. Она так гордилась красотой и любовными победами своей дочери, что ей никогда не приходило в голову остановить ее. Донья Ана стала полной хозяйкой в своем доме, она всегда поступала, как хотела, и матери оставалось лишь сопровождать ее на вечеринки и развлечения.
Любовь Аны и дона Энрике несказанно обрадовала донью Фернанду: выдать дочь за наследника рода Торре-Леаль казалось ей высшим счастьем. Хотя почтенная сеньора никогда не говорила с дочерью о подобного рода делах, на этот раз она решила посоветовать ей добиваться заключения брака, надеясь своей опытностью помочь красоте и соблазнительности Аны.
Однажды вечером, оставшись с дочерью наедине, донья Фернанда приступила к делу.
— Дочь моя, — сказала она, — возможно, мои слова покажутся тебе странными, ведь до сих пор я никогда не вмешивалась в твои дела. Но в нынешних обстоятельствах благоразумие и долг велят мне быть твоей советчицей.
— Вот чудо, матушка! А главное, вы поздно спохватились. Кажется, я уже совершеннолетняя и приобрела достаточный опыт в жизни!..
— Даже к старости, дочь моя, жизненный опыт не бывает достаточным. Послушай, далеко ли зашли твои отношения с доном Энрике?
Ана с удивлением посмотрела на мать, слегка раздосадованная этим неуместным допросом.
— Не удивляйся, — продолжала донья Фернанда. — Ты моя дочь, и я желаю тебе добра. Именно в отношениях с доном Энрике ты должна соблюдать величайшую осторожность.
— Уж не думаете ли вы, матушка, что я ребенок, которым Энрике может играть по своей прихоти?
— Нет, надеюсь для этого ты слишком умна. Я боюсь не того, что он посмеется над тобой, а того, что у тебя не хватит ловкости заставить его жениться.
— Да я об этом даже не думала.
— Вот в том-то и беда, об этом я и хотела поговорить с тобой.
— Так поговорим, матушка.
— Ана, ты молода и красива, живя со мной, ты ни в чем не нуждаешься, а в тот день, когда я умру, ты станешь очень богата. Но одинокая женщина не может занять достойное место в обществе. Мы, женщины, рождены, чтобы выходить замуж. Ты тоже должна иметь мужа, и я не вижу никого, кто подходил бы тебе больше, чем граф де Торре-Леаль.
— Он еще не граф.
— Но будем им, и очень скоро. Теперь перейдем к главному: говорил ли он тебе когда-нибудь о супружеских узах?
— Никогда. Он говорил только о любви. Разве этого не достаточно?
— Вот они, молодые люди! Наплетут вам нежных слов, а вы и довольны…
— Да что же я могу сделать, если он не думает о женитьбе?
— Заставить его, заставить.
— Но как?
— Ты призналась, что любишь его?
— Да, матушка.
— Потому-то они так ветрены! Никаких препятствий, никакой борьбы! Все течет легко, как вода в ручейке, все само идет им в руки…
— Но, матушка!
— Потому-то так трудно теперь уберечь девушку. В мои времена, дочь моя, «да» говорили лишь в ответ на предложение руки. Мы были очень благоразумны…
— Полно, матушка, меня не проведете. Я уверена, что и вам моя бабка говорила то же самое, и сама она слышала те же слова от своей матери…
— Поступай как хочешь, но я говорю тебе истинную правду.
— Ладно, пусть так. Но что же вы мне посоветуете теперь, когда дон Энрике уже добился взаимности без всяких условий?
— Посмотрим, посмотрим. Чтобы распалить его страсть, нужно поставить перед ним непреодолимые препятствия, но это уже должна делать не ты, а я.
— Вы?
— Да, я. Скажешь ему, что я против вашей любви, так как узнала о его легкомыслии. Скажешь, будто я пригрозила, что скорее заточу тебя в монастырь, чем соглашусь на ваш брак.
— Но если он ничего не говорит о браке…
— В таком случае я первая заговорю об этом, понимаешь? И слово, которое ты вложишь в мои уста, а
