Повседневная жизнь русского средневекового монастыря

602 об.). Игумен Александр рассказал обо всем братии, иноки поняли, что их брат прощен, и допустили его к причастию. Вскоре Никодим умер со спокойной душой. Этот житийный рассказ ярко характеризует психологию монастырской жизни: непослушание и оскорбление игумену — это непослушание Самому Христу.

Без благословения игумена не разрешалось покидать обитель или выполнять какую-либо работу, даже для себя: переписывать книги или делать выписки из них, вырезать ложки, плести корзины, писать иконы или заниматься каким-либо другим рукоделием. Истинное и совершенное послушание монахов своему настоятелю выражалось не только в том, чтобы «удерживаться от несообразного, но чтобы без его воли не делать даже и похвального» (Василий Великий. С. 66). Когда инок Глушицкого монастыря Пафнутий наловил много рыбы для братии, не спросясь у игумена, и пришел к нему похвастаться своим уловом, тот приказал все выбросить собакам как «плод преслушания». На Пафнутия наложили епитимью, преподобный Дионисий простил его только после того, как сам инок покаялся, и вся братия просила за него (РГБ. Троиц. № 603. Л. 31 об. — 32).

Такие истории описаны во многих житиях. И всегда настоятели строго наказывали непослушных. Однажды в монастыре преподобного Корнилия Комельского хлебник испек хлеб без благословения игумена. Преподобный повелел выбросить хлеб за ограду обители, чтобы никто из братии не вкусил «неблагословенного хлеба» (РГБ. Троиц № 676. Л. 518 об.).

Если кто-либо из родственников и знакомых навещал инока в его монастыре, то без благословения игумена он не мог с ними беседовать, а тем более приглашать в свою келью (Устав Корнилия Комелъского. С. 680). Также, если инок получал письмо, то нес его настоятелю, не распечатав; прежде чем принять от кого-нибудь подарок или посылку, он показывал их игумену, и если хотел отправить письмо, то поступал так же.

Но обладая такой полнотой власти, игумен тем не менее должен был оставаться в равном положении с братией. Преподобный Евфросин Псковский перед смертью так наставлял иноков своего монастыря: «В игумена изберите себе человека благоразумного, духовного и 'богорадного', который бы желал служить единственно Богу и святой Церкви, а не заботился иметь что-либо лишнее против братии, ни риз более светлых и мягких, ни пищи более вкусной» (Серебрянский. Т. 4. С. 513). Правило общежительных монастырей — не иметь ничего в своей келье — распространялось и на игумена. Одежду настоятель получал у келаря, отдельной трапезы не имел, а питался вместе с монахами. Когда в монастырь приезжали гости, то игумен не должен был угощать их в своей келье и хранить в ней «яства и пития» для гостей.

Это правило строго соблюдали первые «начальники» монастырей. Но преподобный Арсений Коневский (подвизался на острове Коневце в Ладожском озере) одно время угощал благодетелей монастыря и «честных мирян» у себя в келье. Однажды некий духовный старец услышал разговор двух бесов. Один из них говорил, что в жизни Арсения его утешает только то, что он держит в своей келье пищу (БАН. Археограф. № 3. Л. 18 об. — 19). После этого преподобный Арсений повелел келарю ставить для всех одну трапезу. Строго-настрого он повторил этот наказ в своем завещании (Там же. Л. 27–29 об.).

Из житий святых начальников монастырей известно, что они всегда избирали себе самые худые ризы — те, которые никто из братии не хотел носить.

Однажды к преподобному Корнилию Комельскому подошел убогий инок Закхей, носивший по бедности вязанную из лыка мантию (видимо, на первых порах полного равенства не удавалось достичь и в общежительных монастырях), и попросил игумена, чтобы ему выдали другую, лучшую. Преподобный Корнилий снял с себя мантию и отдал Закхею, а сам стал носить из лыка.

Как-то раз в Троице-Сергиев монастырь на богомолье приехал великий князь Василий III. Игуменом обители был тогда преподобный Арсений Комельский. Увидев игумена в «странном образе» — одетого в худые и залатанные ризы, Василий Иоаннович, повидавший на своем веку многих преподобных, не выдержал и спросил у братии: «Что это у вас игумен ваш так ходит?» Братия же ответила: «Наставник наш — раб Божий и по Богу живет» (РГБ. Волог. № 65. Л. 26–26 об.)

Особая скромность, свойственная только святым, отличала преподобного Даниила Переяславского. Он был в большой чести у великого князя Василия III и крестил двух его сыновей: Иоанна — будущего царя Иоанна Грозного и Георгия. О том, что игумен поехал в Москву крестить княжеского сына, знала вся округа. Поэтому, когда преподобный возвратился, в монастырь пришли люди, чтобы посмотреть на царского кума. Каково же было их удивление, когда они увидели его в хлеву. Преподобный своими руками, «мотыкой» (заступом) и «лыскарем» (лопатой) чистил грязь, которую работники за все время его отсутствия не удосужились убрать. Причем делал это святой беззлобно, не укоряя нерадивых трудников (Смирнов. С. 56).

В другой раз, когда преподобный вернулся после долгого отсутствия, ему пришлось чистить монашеские туалеты («нужная места утробныя потребы»), к которым другие не хотели прикасаться. Пожалуй, про любого преподобного можно рассказать подобную историю. И не потому, что таков был агиографический канон. А потому, что, стремясь уподобиться Христу, святые основатели монастырей становились похожими друг на друга, но не чертами характера (каждый из них был яркой индивидуальностью), а своим отношением к жизни и людям. Каким же контрастом смотрится это смирение по сравнению с жизнью их отдаленных во времени преемников.

Заботясь о благополучии своего монастыря, игумен иногда выезжал в Москву, чтобы подать челобитные или по другим важным делам. Когда игумен уезжал из монастыря, вся братия провожала его за ворота с квасом (так было в Антониево-Сийском монастыре). Игумен угощал иноков, подавая каждому по ковшу кваса. Затем все вместе молились перед дорогой — читали молитву «Достойно есть» и прощались: игумен просил прощения у братии, а те — у него. Благословив иноков, игумен отправлялся в путь. Братия, вернувшись в обитель, служили молебен о здравии путешествующего настоятеля. В этот день на трапезе монахам полагалось угощение (корм), чтобы дорога у игумена оказалась доброй и благополучной.

Когда игумен возвращался, в монастыре благовестили в колокол, а вся братия, выйдя за ворота, встречала своего отца-настоятеля. Выйдя из возка подальше от Святых врат, настоятель благословлял иноков, все вместе читали молитву «Достойно есть» и, не разговаривая у ворот, шли в храм. Здесь опять читали молитву «Достойно есть» и прикладывались к иконам. Священник выносил игумену из алтаря епитрахиль, а диакон — крест на блюде. Возложив на себя епитрахиль, настоятель благословлял братию крестом. А затем, отдав епитрахиль и крест, рассказывал о своей поездке: передавал от великого князя поклон и пожелания здравия, благословение от епископа и челобитие (просьбу) о молитве от бояр, перечисляя, кто что пожертвовал в монастырь. На трапезе в этот день братию ждало великое утешение (большое угощение) (Устав Сийского монастыря. Конец XVI–XVII вв. // Горский. С. 407– 408).

Игумен принимал в монастырь новых иноков. Для этого требовались большое духовное рассуждение и опыт, ведь последствия могли быть самыми губительными: один волк мог расхитить все стадо. Не случайно Московский митрополит святитель Фотий предупреждал преподобного Павла Обнорского в своем письме: «Будь внимателен к тому, кого и откуда принимаешь к себе». И преподобный Евфросин Псковский советовал своим преемникам быть осторожными: «Игумен должен смотреть, какого человека принимать в обитель: принимайте смиренного, кроткого, тихого и терпеливого, и то не вдруг, а после трех лет искуса или более; такой человек дороже серебра и золота». Однако все предусмотреть было невозможно, и в монастырях оказывались такие «неискусные иноки», которые «шли в обитель часто только по увлечению или избегая земскаго труда, и потому вскоре разочаровывались в своем поступке, встретившись лицем к лицу с суровой трудовой монастырской жизнью» (Яхонтов. С. 285).

Был некий боярин в Великом Новгороде, по имени Василий. Он отличался буйством натуры и вел несуразное житие. Однако захотел покаяться в грехах своей жизни и принял постриг в Соловецком монастыре. Некоторое время он подвизался вместе с братией, но вскоре его натура не выдержала монастырских строгостей, и он решил бежать. Выбрав время, когда все иноки спали, Василий украл карбас, погрузил туда монастырские книги, платье и другое имущество и пустился в плавание.

Ветром его прибило к Анзерскому острову. Утомленный своими ночными подвигами, он захотел спать и причалил к берегу. Во сне ему явились два старца. «Как, окаянный, ты обокрал меня?» — гневно спросил один из них. «Я созидаю, а ты разоряешь», — продолжал он. «Отче, прости!» — стал во сне каяться