Маленькие человечки спали в кроватках, сопя и время от времени причмокивая. Будто сосали материнскую грудь…
– Сколько им лет?
– От полутора до трех.
– Кто из них самый несчастный?
Яна перестала улыбаться:
– Они все несчастны.
– А все-таки?
– Ты очень изменился, Максим… Ладно! – Она подвела меня к одной из кроваток. – Вот Антоша. Его бросила мать.
Антоше явно снились плохие сны. Личико его было хмурым, как октябрьский день.
Я достал из кейса первую шкатулку, склонился над ребенком, чтобы Яне не было видно, и открыл крышку.
Больше ничего и не требовалось. Перламутровый шарик исчез. Волосенки на головке ребенка шевельнулись, а лицо его озарилось радостной улыбкой.
Я достал из кармана сливочную тянучку, положил в шкатулку и поставил на тумбочку.
– Кто следующий?
– Ты будто Дед Мороз… Вот Верочка. Родители погибли, а другие родственники не захотели брать девочку к себе.
А почему бы и нет? – подумал я. Вытащил еще одну шкатулку.
Ведьма Альбина была половинкой. А перламутровый шарик половинкой не был. Девочка Вера обрела свою «рубашку» с не меньшей легкостью, чем мальчик Антон. Я достал из кармана еще одну сливочную тянучку.
Через пять минут во всех шкатулках вместо шариков лежали конфеты.
– Все, пойдем!
– Спасибо тебе! – сказала Яна и коснулась рукой моего плеча. – Не забежишь как-нибудь вечерком?
– Не забегу. – Я снял с рукава ее белого халата несуществующую пылинку. – У меня свадьба скоро.
– Рада за невесту. – Улыбка у Яны была сердечной.
– Вернется твой с Марса и прощения у тебя попросит, – сказал я. – Вот увидишь.
– Ты у своей уже попросил?
– Да.
– Я ей завидую.
Выходя из спальни, я оглянулся.
Спящие дети были похожи друг на друга. Но восьмерых из них отныне ждала другая судьба. И я надеялся, что Бог простит мне теперь зло, которое я причинил людям в деле Марголина.
