Словом, тине очень неуютно. И от этого я злюсь.
– А это ты делаешь, чтобы кому-то что-то доказать? – указываю я на коробку с красками.
Он поднимает глаза. Что это – вспышка боли? Затем улыбается:
– Нет, не для этого.
Что за глупость я сморозила! Умирая от стыда, хочу загладить свой промах какой-нибудь милой репликой – но, как назло, ничего не лезет в голову. Однако это неважно: несколько секунд спустя он вновь погружен в свое рисование. Я снова злюсь – теперь оттого, что про меня забыли. Так, а это что свербит в сердце? Старая знакомая – зависть!
Я еще помню, что такое увлеченность своим делом. Помню, что это значит – когда забываешь обо всем на свете и ни чужое одобрение, ни чужие насмешки не имеют уже никакого значения.
Беспомощные юношеские вирши принесли мне пользу: я изучила свои чувства и научилась выплескивать на бумагу то, что кипит в голове. Или в сердце. Горечь, гнев, отчаяние не так уж страшны, Когда они – всего лишь ровные строчки на белом листе.
Я заглядываю Финну через плечо:
– Можно посмотреть?
– Конечно.
Я вижу, как он подбирает с земли щепоть красной пыли и легонько втирает в только что нарисованные горы.
– В каждую картину я добавляю немного почвы из того места, где она была написана. Теперь ты можешь прикоснуться и почувствовать: это настоящее. Вечная проблема иллюзии и реальности.
– А как ты думаешь, – вдруг выпаливаю я, – что лучше? Иллюзия или реальность?
– А тебе как кажется? – отвечает он вопросом на вопрос.
«Не заплывай на глубину!» – мысленно предупреждаю я себя. – Не знаю. Наверно, иллюзия – ведь реальность по большей части такая дрянь! Я, конечно, не говорю о Лас-Вегасе: здесь все иллюзии реальны, – улыбаюсь я.
– Но этот рисунок – тоже иллюзия, – возражает Финн. – Он создает впечатление, что ты смотришь на горы. Но горы реальны. Что ты выберешь: клочок бумаги – или все это?
Рисунок очень хорош, но с великолепием гор его не сравнить даже из вежливости.
– А как ты думаешь, откуда берутся иллюзии?
Я беспомощно пожимаю плечами. Вот так влипла!
– Иллюзии основаны на реальности, – говорит он. – Твои мечты – это тоже реальность, только повернутая наилучшим для тебя образом. Когда кого-то любишь, то мечтаешь о нем, верно? Не о космическом корабле, не о ковре-самолете, а только о нем. Если бы тебе предложили выбор: мечтать о ком-то – или на самом деле быть с ним, прикасаться к нему, лежать в его объятиях, что бы ты выбрала?
– Ну да, ясно, – неуверенно киваю я.
В данный момент я мечтаю об одном: поскорее свернуть эту дискуссию.
– Так что же ты выберешь? – Финн не дает мне сорваться с крючка. – Наверно, реальность. Ладно, признаю: она не так уж плоха. – И я заискивающе улыбаюсь, надеясь, что философский диалог подошел к концу.
– Джейми….
– Ш-ш-ш! Что это? – прерываю я его. Финн прислушивается.
– Ничего. Я ничего не слышу.
– Боже мой! Это оно! Вдохновение! Вдохновение пришло! – восклицаю я. – Вовремя! – смеется он.
– Молчи и не мешай мне писать!
Солнце клонится к горизонту, и краски неба становятся еще более фантастическими: теперь, на синем фоне, словно на мексиканском одеяле, розовеют размытые полосы, как будто природа говорит мне «Думаешь, нет ничего лучше неоновых огней? Взгляни-ка на это!»
Я так поглощена творчеством, что не замечаю холода, пока Финн не говорит, что я вся дрожу.
– Наверно, пора назад, – говорит он, помогая мне встать на ноги. – Движение нас согреет.
И мы отправляемся в обратный путь.
– Ты скучаешь по морю? – спрашиваю я, когда мы останавливаемся передохнуть.
– Конечно. Может быть, зимой я вернусь домой. Очень не хватает серфинга.
– Почему же ты уехал?
– Как тебе сказать… Не мог там оставаться после смерти мамы. Все вокруг напоминало о ней. А всякий раз, как я смотрел на море… – Он замолкает. Я хочу спросить, отчего она умерла, но не осмеливаюсь.
– В общем, – продолжает он, овладев собой, – мне предложили работу во «Дворце Цезаря», и я подумал, что это знак судьбы. Указание, что пора переменить декорации. Дома меня окружало слишком много воспоминаний.
– Откуда ты? – осторожно спрашиваю я, боясь причинить ему боль и этим вопросом.
