серебра.
Быть может, оттого, что оставалось многое, что стоило любить.
Ароматы позднего лета смешивались с запахами растущих в горшках глициний и герани, с терпким духом разбросанных на терракотовом полу тимьяна и мяты.
Франческа улыбнулась, услышав, как в парадном зале служанки знакомо звенели посудой и гоняли из- под ног любимицу матери болонку Медору. В высокой арке парадного входа она стряхнула с туники ладонями пыль и подумала: «Если нагрянут гости, надо надеть что-нибудь более приемлемое». Но мысль, что Мальвиль со своими людьми вернется, показалась не очень реальной, и Франческе не хотелось думать о неприятном.
Поднялся легкий ветерок – предвестник тихого вечера. Франческа задержалась на каменных ступенях, подставляя сумеречной прохладе разгоряченное лицо. А потом решительно выдернула из волос заколки, освобождая волнистые пряди, и они рассыпались до самой талии. Под их весом слегка откинулась голова и красиво изогнулась длинная изящная шея.
Внезапным призраком перед глазами возник образ Ги, просветленного, красивого и явно влюбленного, каким он был во время их последнего свидания. И улыбка померкла у нее на губах.
«Черт бы побрал этого Бельдана д'Арнонкура», – подумала она, но без прежней горечи.
Внезапно из-за угла выскочил Филиппо: в одной руке небольшой незажженный фонарь, в другой – половинка железного молочника. Мальчик извернулся, стараясь пнуть попавшегося под ноги петушка, и тот с кудахтаньем порхнул в сторону, а графиня в очередной раз подивилась целительскому искусству падре Гаски. Если правая рука еще тревожила мальчишку, этого совсем не было заметно.
– Ты не видел леди Бланш? – окликнула Франческа мальчишку.
Маленький воин разрывался между желанием догнать и наказать дерзкого противника и своей верностью госпоже графине. Враг воспользовался его колебанием и решил за него дилемму: с победным кукареканьем покинул поле сражения.
Филиппо повернулся, и Франческа заметила в огромных черных глазах сожаление.
– У леди вашей матушки болит голова. Она удалилась в свои покои и велела передать, что не выйдет к ужину, а вас просила подняться к ней – сейчас же, – закончил он и мотнул головой, изображая почтительный поклон.
– Ты так учтив, Филиппо, так надежен и отважен в битве, что неизменно завоюешь славу крестоносца. – Франческа взъерошила русые волосы мальчика, и у того еще сильнее зарделись и без того розовые щеки.
Графиня задумчиво посмотрела на окно материнской комнаты. Темные шторы подтверждали слова мальчугана. Франческа хотела сразу же пойти к леди Бланш, но вспомнила данное падре обещание. Сбор трав – невеликое дело и не займет больше пятнадцати минут. А потом она освободится, зайдет к матери и примется за хозяйство. По крайней мере, до возвращения французов.
– Филиппо, пойди к графине Бланш и скажи, что ей нужно поставить на виски компресс из апельсиновой воды. Настой я оставила на обычном месте рядом с кроватью. И передай, что я скоро приду.
Мальчик кивнул, воинственно потряс своим оружием, швырнул его на землю и помчался выполнять поручение. Его топот разнесся в сгущавшихся сумерках. И в меркнущем свете перед глазами Франчески возникло видение былой славы обширного двора: воскресло к жизни древнее ристалище, серебром сверкнули доспехи у громыхнувшего столба для метания копий, и великий рыцарь с тремя своими сыновьями приветственно закричали:
– Добро пожаловать домой! Добро пожаловать в Бельведер!
Но зовущий к молитве колокол деревенской церкви Сант-Урбано развеял наваждение. Быстро наступала ночь. Из укромного уголка под лестницей настороженно выглянул петух, быстро огляделся и с видом победителя зашагал прочь.
Франческа шла вдоль внешней стены замка к осадным воротам. Они скрывались за сильно разросшейся глицинией, но их стоило отыскать, потому что за этими воротами начиналась кратчайшая тропинка, которая вилась от Бельведера к садам. Рука привычно нащупала задвижку, и графиня вышла из замка. За спиной с лязгом закрылись ржавые ворота.
Сумерки сгустились еще больше. Сломанный молочник Франческа оставила там, где его бросил Филиппо, а фонарь решила захватить на всякий случай с собой. Крестьянки пугали непослушных детей рассказами о жестокостях французов, и, сколько бы она ни притворялась храброй, леденящие душу истории волновали и ее. Графиня часто забывала, что она сама наполовину француженка.
Франческа, не обернувшись, миновала маленькое семейное кладбище и оказалась на петлявшей меж древних дубов и вязов грязной тропинке, которая кончалась крохотной, приютившейся на середине склона поляной. И как обычно случалось, чем быстрее она шла, тем энергичнее бежали ее мысли.
Всего три недели до ярмарки, а дел еще очень много. Надо собрать остатки меда, разложить по горшочкам и снабдить ярлыками. Собрать травы; особая морока с редкими, врачующими. А засушенные в прошлом году разослать по школам эскулапов и монастырям, которые их заказывали. Оливковое масло первого отжима из бочонков разлить по кувшинам. И не забыть спросить у Джузеппе, сколько человек он нанял свежевать свиней. Все стало таким дорогим...
Вдалеке заржала лошадь.
«Странно... Все животные давно в конюшнях, а французы еще не вернулись». Франческа внезапно поняла, что разговаривает вслух. Прямо над головой заухала сова, и у нее по спине пробежали мурашки. Глупо! Но рука сама собой сжала деревянную ручку фонаря.
Она свернула на боковую тропинку, уводившую в густую рощу старых дубов. Частые шаги по засохшей грязи совпадали с торопливыми ударами сердца. К осени листья окрасились, но еще крепко держались на деревьях и не пропускали остатки вечернего света. Почему-то сумерки в лесу пугали Франческу больше, чем ночь. Слишком уж тихо. Она втянула воздух, и нос привычно уловил запах листвы, сырой коры и пропитавшейся влагой почвы. Но вместе с тем было что-то еще – инородное для этого дремучего уголка.
Только бы не думать о французах. Только бы думать о чем-нибудь другом.
