шатром мироздания люди молча лежали без сна и ждали. Время от времени массы кучевых облаков, что весь день накапливались у них над головами, теперь превратившиеся в бесформенные черные громады, наползали то на одну, то на другую часть небосвода. Но ни одна капля дождя так и не упала на изнывавших от жажды солдат. Впервые с тех пор, как они пришли на эти холмы, ночью не шел дождь. Надо было пережить и это, пережить давящую сухость ночи, сиявшей беспощадно у них над головами во всем своем великолепии. Пожалуй, лишь один подполковник Толл испытывал удовлетворение от всего этого.
Постепенно сквозь непроглядную черноту ночи стали проникать едва слышные голоса, от окопа к окопу шепотом пошли короткие команды:
— Приготовиться… Начать движение… Вперед!
Измотанные до предела, заросшие грязью солдаты — все, что осталось от третьей роты, — будто мрачные тени в этой тьме, начали медленно вылезать из своих щелей, с трудом подниматься на ноги, собираться в отделения и взводы. Им предстояло, как это было предусмотрено приказом, совершить фланговый маневр. Среди с трудом передвигавших ноги людей не было, наверное, ни одного, у кого на лице и руках не осталось бесчисленных ссадин, царапин, синяков — этих свидетелей бесконечных переползаний и перекатываний, отчаянных прыжков, падений и попыток зарыться в землю. Жирная грязь налипла сплошными комками на ногах, смешавшись с ружейной смазкой, покрыла заскорузлой чернотой руки, набилась под ногти, выпачкала обмундирование. За вчерашний день рота потеряла сорок восемь человек — больше четверти своего состава — убитыми, ранеными и больными, и никто не сомневался, что новый день еще увеличит этот печальный список. Неясно было только одно — кому из них суждено в него попасть.
Единственным светлым пятном в этой грязной массе был подполковник Толл. Он, конечно, тоже немало выпачкался в грязи и все же сохранил свою щеголеватость, выглядел не таким, как все. Сейчас он прохаживался среди них, с нарочитой небрежностью положив руку на поблескивавшую хорошей кожей кобуру пистолета и зажав под мышкой короткий бамбуковый стек. Вот он пожал руку Стейну и Джорджу Банду, и все двинулись вниз по склону холма в восточном направлении, быстро растворившись в неясном утреннем полумраке, чтобы внизу встретить наступавший день. Жажда мучила все больше и больше. Еще до того, как в эти края пришел наконец рассвет, они успели миновать один за другим три гребня; третьим был тот, где они вчера так долго лежали, скованные ужасом. Они с ходу форсировали узкий распадок и вскоре подошли к кромке джунглей, к тому самому месту, где тогда прятались и куда подполковник Толл потом не разрешил возвратиться, хотя там и не было видно ни одного японца.
Осторожно приблизившись теперь к этому месту, выслав предварительно дозорных, они снова никого не обнаружили и двинулись дальше. Прошли еще метров сто, углубились в заросли и почти тут же наткнулись на довольно ухоженную тропу, по которой, наверное, прошло немало человеческих ног — грязная дорога была сплошь покрыта следами подкованных японских солдатских ботинок, и все они были направлены в сторону высоты 210. Двигаясь без помех по тропе, рота вскоре услышала вдали, вроде бы на гребне высоты, глухие выстрелы. Выстрелы раздавались явно оттуда, где вчера они оставили четверых своих товарищей (а сейчас их там было уже пятеро) под командой капитана Гэффа.
Толлу не пришлось долго ждать. Вторая рота уже заняла позиции за уступом высоты, командир батальона приказал ей продвинуться еще дальше и, как только достаточно рассвело, скомандовал начать атаку. Головным пошел тот взвод, что располагался в середине, он должен был как можно быстрее выдвинуться к японскому блиндажу, который мешал Гэффу. Успех маневра значительно помог бы их группе.
Но взводу не удалось выполнить задачу. Японцы открыли сильный пулеметный огонь (в том числе и из блиндажа) и сразу прижали наступавших к земле. Появились потери — четверо убитых, несколько раненых. Взвод с трудом вернулся на исходные позиции. Это и была та стрельба, которую слышала третья рота. Теперь вся надежда была на Гэффа и его добровольцев — брать блиндаж им предстояло собственными силами. Толл быстро направился к ним.
Пятым добровольцем у Гэффа был рядовой Кэш, бывший таксист из Толидо, здоровенный детина с холодными как лед глазами и зверским лицом. В роте его звали Большим Парнем или чаще — Верзилой. Еще до того, как рота двинулась на задание, Верзила разыскал в потемках Толла и, с трудом подбирая слова, попросил у него разрешения не идти со всеми, а перейти в штурмовую группу, к Гэффу. Командир батальона не привык, чтобы всякие рядовые так вот запросто лезли к нему с просьбами. Он просто представить себе не мог подобной наглости. Тем более от этакого страшенного детины, неизвестно откуда взявшегося — он, во всяком случае, его не знал.
— Это с какой еще стати? — бросил он в ответ на просьбу Верзилы.
— Так вот же… Потому как япошки эти позавчера… Ну, вон как они-то с нашими двумя парнями… Из третьего батальона, значит… На высоте 209… Как они с ними разделались… — Солдат с трудом подбирал слова. — Я ж того забыть не могу… Теперь вот, может, сам парочку на тот свет спроважу. Пока меня самого зазря не шлепнули… Капитан Гэфф как раз вот по этому делу будет. Это мой лучший шанс…
Какое-то время Толл никак не мог отогнать от себя мысль, что не иначе как его собираются сделать жертвой беспардонной мистификации, выставить в дурацком свете. В этой третьей роте жулья хоть пруд пруди. Натравили, поди, этого олуха с его персональной вендеттой, а сами уже хихикают от удовольствия.
Однако, подняв глаза на солдата (ему пришлось даже голову немного приподнять, хотя он и сам был не маленького роста), взглянув повнимательнее в эту широкую, не сулившую ничего хорошего рожу, с ее ледяными, но не такими уж глупыми глазами, он даже сквозь не остывшее еще возмущение почувствовал искренность в словах Верзилы. А солдат, стоявший перед ним, выглядел более чем странно: винтовка у него висела не как у всех, на ремне, а была закинута за спину, кроме нее у него был еще и карабин, который он держал в руке, — настоящий дробовик, с коротко обрезанным стволом, а на животе болтался старый патронташ. Такие обрезы были придуманы каким-то не в меру дошлым оружейником из тыловых специально для ведения ближнего боя. Они снаряжались патронами с картечью. Один лейтенант из группы снабжения раздавал их солдатам еще до начала боя, это значило, что Кэш таскал с собой карабин вот уже вторые сутки и не бросил его даже во время вчерашней сумятицы. Толл думал, что все давно уже их побросали. И неожиданно по спине у него пробежали мурашки: ну и здоровила! Но потом его снова охватил гнев.
— Ты это серьезно, солдат? — сердито бросил он. — Не видишь, что ли, что бой идет? И мне некогда. Вон как все сложно.
— Ага, — ответил Верзила. Но тут же поправился, вспомнив, очевидно, про устав: — Я хотел сказать, так точно, сэр. Это я серьезно.
Толл негодующе сжал губы. Разве не ясно этому солдату, что, коль скоро ему ударила в голову этакая блажь, надо обращаться по команде — сперва к командиру взвода, потом к ротному, к самому Гэффу, наконец, но никак не лезть напрямик со своей ерундой к командиру батальона. Особенно тогда, когда он ведет такой сложный бой…
— Тебе что же, неизвестно… — начал было он с неудовольствием, но вдруг остановился. Толл всегда гордился своим профессионализмом, и любые претензии на исключительность, как вот эта — на личную месть кому-то и за что-то, страшно злили его. Профессионалу нет и не может быть дела до всякой личной ерунды, его задача — вести бой, операцию, войну. И вести их так, как это положено. Толлу неожиданно вспомнился один офицер морской пехоты, который со смехом рассказывал, как его солдаты в таких вот боях, как этот, добывают себе всякие золотые безделушки, зубы и коронки, снимая их с убитых японцев. Сам же он предпочитал ничего не знать о подобных делах. К тому же, хотя его любимчик Гэфф и потерял вчера двоих солдат, они договорились, что опыт и хорошее знание местности теми, кто остался в группе, более чем компенсируют те сомнительные преимущества, которые им может дать пара зеленых новичков, направь он их в группу. Этот народ скорее забот прибавит, нежели поможет. Тем не менее…
А тут вот вытянулся еще этот детина, стоит навытяжку и ждет молчком, что же решит начальник. Как будто бы все это имеет значение и его просьба способна решить судьбу мира. Уперся как бык, весь обзор закрыл своей тушей. И откуда только берутся такие?!
Подполковник немного помолчал, покусывая изнутри щеку, потом небрежно бросил:
— Если тебе действительно так уж хочется подраться, надо было сперва у капитана Гэффа спросить, возьмет ли он тебя. А я, к твоему сведению, занят. В общем, ступай уж, если собрался, и скажи, что я не возражаю. Ясно? Ну, и п-шел вон, черт тебя побери!
Грубо выкрикнув последние слова, Толл резко отвернулся от Верзилы. Солдат молча стоял, что-то
