Аш подошла посмотреть, как он перебинтовывает коню ногу. Ветер раздувал ее красновато-коричневый плащ, и тот струился за ней, как знамя. Знамя клана фриз, ни с того ни с сего подумалось Райфу.
— Ты давеча сказал, что Мейс Черный Гард поехал на Пустые Земли вместе с отцом. Почему же его тогда не убили вместе с остальными?
Она быстро проникла в суть дела. Затянув с удвоенной силой последний узел на ноге мерина, Райф сказал:
— Мейс говорит, что преследовал черного медведя, когда нагрянули враги. Говорит, что разминулся с ними на несколько мгновений, а когда увидел тело приемного отца на снегу, то уже не мог уже думать ни о чем, кроме того, что надо предупредить клан. — Райф сам удивлялся, как легко ему это рассказывать. — Когда мы с Дреем добрались до круглого дома, все уже поверили, что набег совершил клан Бладд. Но это ложь. Мейс не знал, где лежали убитые и какие раны они получили. Он уехал еще до набега, взяв отцовского коня.
— Но ведь вы с Дреем должны были рассказать, как все было на самом деле.
— Ты не знаешь Градского Волка, — с горечью улыбнулся Райф. — По рождению он скарпиец и языком работает проворнее, чем мечом.
— Если Бладд не совершал набега, почему Собачий Вождь ничего не отрицал?
— А как по-твоему? Ты ведь с ним говорила.
Аш задумчиво провела рукой по волосам.
— Из гордости. Его устраивало, что такое дело приписывают ему.
У Райфа во рту стало горько.
— Я точно его самого слышу.
— Он тебе сказал об этом?
— Да. — Райф выпрямился. — Что он говорил тебе обо мне?
Она не сморгнула, но серебро в ее глазах стало ярче.
— Говорил, что ты убивал женщин и детей на Дороге Бладдов. И называл тебя душегубом.
Райф промолчал, не желая чернить своего брата и свой клан.
Убедившись, что он не намерен опровергать обвинение, Аш подобрала полы плаща и зашагала по лесу на запад.
Райф посмотрел ей вслед. Пошел снег, и ветер кружил тяжелые хлопья между стволами. Через несколько мгновений Аш затерялась в метели, а Райф сел на коня и поехал вдогонку.
Буря следовала за ним в гущу тайги — она стряхивала снег с ветвей, гнула молодые деревья и ревела, как бегущая по камням река. Езда верхом требовала большего внимания, чем ходьба, — ямы и рытвины, скрытые под снегом, представляли постоянную опасность для коня. Аш все время шла впереди и ощупывала снег веточкой. В конце концов и Райф спешился. Они брели, низко пригнув головы от ветра.
Вечер настал быстро, наполнив тайгу синим сумраком. Тавлинка Дрея билась Райфу о бедро на каждом шагу. Ему казалось, что она весит больше, чем полагается, и он уже не мог больше думать ни о чем, кроме этого рога с порошком камня внутри. О боги, пусть у Дрея будет все хорошо, молился он про себя. Пусть его рана заживет быстро и без боли.
Его мысли никак не желали обращаться к пристанищу, которое следовало найти на ночь. Какой-то частью души ему все хотелось идти и идти, не останавливаясь. Лишь картина желтого пламени, греющего руки и дышащего теплом в лицо, искушала его.
Зимой в тайге никто не живет. Звероловы и лесорубы, проводящие здесь весну и лето, с приходом холодов уходят жить в каменные дома. Они строят себе летние хижины, но Райф не надеялся найти одну из них в такую вьюгу. Он остановил свой выбор на рощице из золотых сосен, росшей в узкой водомоине, и стал обламывать нижние ветки, чтобы сделать шалаш. Аш, обиходив Вислоухого, принялась помогать ему. Ветер набрасывался на них, вырывая из рук ветки, и у Райфа перехватывало дыхание от боли в руках.
Когда они наконец соорудили шалаш, буря начала утихать. Рукавицы Райфа промокли от смолы, и пальцы в перчатках кровоточили. Шапка Аш сползла на затылок, и в нее набился снег. Девушка совсем запыхалась, и Райф велел ей отдыхать, пока он будет разводить костер. То, как она молча, не споря, села на хвою, встревожило его. Под глазами у нее лежали синие тени.
В спешке он сооружал огонь кое-как. Правильно сложенный долгий костер может гореть всю ночь — дрова в нем кладутся на столбики и падают в огонь, когда столбики прогорают. Но Райфа больше беспокоила Аш, чем обеспечение тепла на всю ночь, и он раздул костер очень быстро.
Нарезав вяленое мясо своим ржавым ножом, Райф набрал в котелок снега и стал варить похлебку. При этом он занимал Аш разговором, чтобы она поела и попила, прежде чем уснуть. В эту зимнюю стужу он говорил ей о весне, рассказывал о Черном Граде после первой оттепели, о ковре белого вереска, расцветающего за одну ночь, и о кольцах фиалок на проталинах. Рассказывал о голубых цаплях в рост человека, о рогатых совах, которые могут взлететь с взрослым кроликом в клюве, и о сереньких стрижах, что висят на ветках вниз головой, как летучие мыши.
Он не знал, долго ли говорит так, ему все время вспоминалось что-то новое, требующее упоминания. Аш слушала его молча. Через некоторое время ее глаза закрылись. Райф снял похлебку с огня и тронул Аш за руку.
— Вот, попей перед сном.
Она взяла у него миску и прижала к груди, вдыхая пар. Через очень долгий, как показалось Райфу, промежуток она сказала:
— Я не верю в рассказ Собачьего Вождя о том, что случилось на Дороге Бладдов. Не верю, что ты способен хладнокровно убить кого-то.
Райф кивнул и попытался внушить себе, что от ее слов ему ни жарко, ни холодно, но это ему не совсем удалось.
Не заговаривая больше об этом, они поели в молчании. Костер плясал перед ними, и хвост уходящей бури колыхал шалаш. Аш заснула, когда Райф еще грел свои израненные руки о миску. Он укутал ее как мог, чтобы ни один кусочек ее кожи не соприкасался со снегом, и сам улегся у костра.
Сон не шел. Райф устал до смерти, но сквозь пламя ему все время виделось ночное небо. Безлунная, безветренная ночь середины зимы — не то время, когда человек в здравом рассудке захочет ночевать в лесу. Может, он и правда был не в своем уме, потому что встал, натянул сапоги и перчатки и вылез наружу из теплого сухого логова. Не прошло и минуты, как он отыскал подходящий камень, тяжелый и острый. Очистив его от снега, Райф вступил в темный храм леса. Буря миновала, ночные звери вышли кормиться, а он был Свидетелем Смерти.
Слышащий проснулся от шороха полозьев. Сердце трепыхалось в груди, как белый гусь, старый рот высох, как дубленая шкура, и глаза, когда-то темные, а теперь подернувшиеся молоком снежной слепоты, долго не хотели ему показывать даже самую смутную картину мира. Небо над нартами сияло звездами — настала долгая зимняя ночь.
Ему снова приснился старый сон, где Хараннака привел его в темное место к древним сулльским королям. Там были Лиан Летний, Тай Черный Дракон, Ланн Сломанный Меч и королева Изана Руна. Он напоминал себе во сне, что это не его владыки, но все равно страшился их. Они были не совсем мертвые, ибо плоть еще держалась кое-где у них на костях и двигались они как люди, а не как призраки. Улыбка Изаны была прекрасна, пока она не обнажила своих окровавленных зубов. Лиан Летний, некогда самый прославленный из всех королей, положил руку на плечо Слышащему и шепнул ему на ухо одно только слово: «Скоро».
Садалак содрогнулся.
— Ноло, — сказал он погонщику нарт, — надо поворачивать назад. Нынче не та ночь, чтобы испрашивать благословения бога, живущего под морским дном.
Коричневое лицо Ноло не выражало никакого удивления: возможно, он и сам почувствовал, что ночь не хороша. Он прикрикнул на свою упряжку, налег на поворотный шест, и нарты описали широкий круг на сером прибрежном льду. Садалак, сидя впереди в медвежьих шкурах и беличьей шапке, смотрел на собак. Они зажирели. Ноло их перекармливал — но теперь Садалак был менее склонен к придиркам, чем когда они с Ноло пустились в путь. Толстые собаки — признак доброго сердца, а Слышащий после тьмы своего непрошеного сна вполне оценил человека, любящего своих собак, как родичей.
Нарты из плавника и рога, связанные тюленьими жилами, остановились, завершив поворот. Собаки,
