Но все это был не бой, во всяком случае, совсем не то, что испытали моряки вчера. А вчера, когда они только начали окапываться и еще не перестали материться по поводу того, что напрасно выдвинули их в эту голую степь, где никакого противника не было, все и началось. То ни души кругом и тишина, как в трюме на долгой стоянке, а то вдруг откуда ни возьмись машины, незнакомый треск автоматов и они, немцы, на которых еще не терпелось поглядеть. Никто не ждал их так скоро. Всё говорили, что бои где-то там, у ворот Крыма, а враг уже вот он. Не сразу опомнились ребята, но все ж таки опомнились. Рубка была — не приведи господь. Отбились. И вот теперь взвод торопливо окапывался.
Сегодня немцы не лезли, видно, обжегшись с разбегу, зализывали вчерашние синяки и ждали подмоги.
Кольцов половине взвода разрешил отдыхать, добирать недобранное ночью. Повторять команду не пришлось: через несколько минут те, кому выпало счастье поспать первыми, уже храпели, привалясь спинами к мокрым и скользким стенкам недорытых окопов.
Перешагивая через спящих, сгибаясь в три погибели, чтобы какая пуля-дура не зацепила, Кольцов пошел от ячейки к ячейке «проведать братишек». Шел и прикидывал: еще копать да копать. Никто ему не говорил, сам сообразил: ячейки надо соединять между собой сплошной канавой, и вообще нужно все углублять, чтобы ходить по-человечески. И еще надо бы прогрызть норы в стенках да подостлать чего- нибудь, чтобы уж если спать людям, так не на земле и не под дождем. И следовало вырыть запасной окоп для главной огневой мощи — единственного станкового пулемета. Основное вооружение во взводе были трехлинейки, гранаты да бутылки с горючкой. Имелись еще четыре СВТ — красивые самозарядные винтовки. С ними хорошо было фотографироваться, но в окопе их приходилось оберегать пуще бутылок. Чуть грязь — и они заедали, отказывали.
Но похоже было, что скоро поступит во взвод и другое оружие. Вон уж минометы прислали, а там, глядишь, и автоматы дадут. Видел он наши автоматы, чешут не хуже немецких. Но, увы, только видел, пострелять не пришлось ни разу.
Кольцов дошел почти до самого края, где до кустов, темневших в отдалении, тянулся ровный, никем не изрытый склон. За кустами окапывался другой взвод их роты. Он приподнялся, чтобы оглядеть это пустое пространство, и вдруг услышал ни на что не похожий тихий звук. Словно птица скрипела где-то рядом. Но какая могла быть птица в эту пору? Когда близко процвиркивали пули, птица умолкала на миг и снова принималась за свое.
Перебежав к последней стрелковой ячейке, Кольцов увидел на дне согнувшуюся фигуру краснофлотца. Звук исходил оттуда, от него. И разглядел, что парень этот, разобрав затвор своей винтовки, красивой СВТ, шаркает по нему напильником.
— Что делаешь, мерзавец! — Он схватил его за поднятый воротник черной флотской шинели, вздернул, повернул лицом к себе. Это был краснофлотец Бобошко из вчерашнего пополнения.
— Что делаю? Пулемет, — спокойно ответил он.
— Оружие портишь?!
— Почему порчу? — Бобошко поморщился, повел плечами, освобождаясь из рук командира. — Говори да не заговаривайся. Али у нас пулеметов много? То-то же!… Вот гляди, что это?
— Винтовка, что еще?!
— Винтовка. Только не простая, а самозарядная. Если вот тут подточить, она очередями бьет.
— А ну покажи, — заинтересовался Кольцов.
Бобошко ловко, без стука, без бряка, втолкнул на место магазин и, выкинув винтовку на бруствер, нажал на спуск. Винтовка задергалась у него в руках, в момент выбросила все десять пуль.
— Ничего, что не прицельно. Когда немец стеной попрет, все пули там будут, только магазины меняй.
— А прицельно она что, уже не стреляет? — недоверчиво спросил Кольцов.
— Почему не стреляет?! — Бобошко снова поднял винтовку, но тут длинная очередь немецкого пулемета прошлась по соседним камням, и они оба присели.
— Что палишь без толку?! — послышалось со стороны.
Пригнувшись, подбежал отделенный, увидев командира взвода, кинул косой взгляд на своего подчиненного и добавил уже не так сердито:
— Теперь немец решит, что тут пулемет, головы поднять не даст.
— А ведь верно, — сказал Кольцов, — так и решит. Ну и пускай решит!…
Он перебегал от куста к кусту, от ячейки к ячейке и ухмылялся удовлетворенно: «Ай да Бобошко, что удумал! Ну удумал, так уж удумал! Надо, чтобы и у других сэветушек подточил. Пускай немцы думают, что у нас тут сплошь пулеметы, пускай боятся!…»
Он немного не добежал до пулеметного окопа, как вдруг дохнуло на него горячим ветром и грохот близкого разрыва заложил уши. Затем ухнул еще один снаряд и еще. А потом взрывы слились в сплошной гул. Сверху валились комья земли, бухали по спине, нос забивало густой пылью, как ватой, и было непонятно, откуда столько пыли при такой осенней мокроте?
И вдруг все стихло, и в этой навалившейся тишине, которая еще гудела в ушах отзвуками артналета, Кольцов расслышал какой-то звон, стрекот какой-то, словно неподалеку пахали трактора. Стряхнув со спины навалившуюся землю, он приподнялся и увидел немцев. Неровными цепями они сбегали по склону. Впереди спокойненько катили четыре танка.
— К бою! — закричал он, оглядываясь.
В своих недорытых ячейках шевелились краснофлотцы, прилаживали винтовки на брустверах. А главная надежда взвода — станковый пулемет системы Максима — торчал стволом вбок, словно обрубок дерева, и никто его не поправлял. Кольцов кинулся к пулемету, увидел обоих пулеметчиков, скорчившихся на дне окопа, присыпанных землей, неподвижных. Второй номер был или убит, или тяжело ранен: лицо скрывала сплошная черная маска. А наводчик Шкворень лежал целехонький, славно спал, похоже, только пришибленный взрывом, оглушенный.
Кольцов торопливо отгреб насыпанную взрывом землю, поставил пулемет как следует, осмотрел. Все было цело. Он продернул ленту, пододвинул ближе коробку и ударил длинной очередью по дергающимся фигуркам между танками.
А потом все скрыла из глаз сплошная стена огневой завесы: ударила по пристрелянному участку береговая батарея. Разрывов было немного, но вздымались они так высоко, что, казалось, там ничего уцелеть не могло. Но скоро, к удивлению Кольцова, из сплошной темной стены опадающей земли как ни в чем не бывало вынырнули танки и, резко качаясь на неровностях, поползли по пологому склону. Снова вздыбилась земля, но танкам эти рвущиеся позади снаряды были уже не опасны: не могли батарейцы быстро менять прицел или боялись накрыть своих? Вот когда вспомнились разговоры о важности в обороне полевой артиллерии, способной не только ставить огневые завесы, а и бить по целям напрямую.
Он выбрал танк, что поближе, ударил по нему длинной очередью и все нажимал, нажимал на гашетку, совершенно уверенный, что вся опасность в нем, что стоит только остановить танк, как пехота дальше уж не пойдет…
И вдруг все исчезло.
Первое, что увидел Кольцов, открыв глаза, — знакомые косички санитарки Кати. В ушах стоял гул, будто в небе летали сразу сто самолетов.
— Ничего, это пройдет, контузило малость, — расслышал сквозь гул быстрый говорок Кати. — Осколочек был, ну да я его вынула, теперь можно и в санчасть.
— Не получится с санчастью, — медленно выговорил он.
— Это почему же?
— Немцев там нет, а я без них не моту… Каждый день должен хоть одного… кокнуть… Прямо болезнь какая-то…
— Да ну тебя! — замахала руками Катя. — Я серьезно.
— Сказал: не пойду…
Кольцов поднял глаза, увидел потемневшее небо, спросил:
— Снег пойдет что ли?
— Так вечер уже, — сказала Катя, оглянувшись на тучи.
— А немцы?
