— Что с вами, Валентин Соломонович?!
— Ничего, — сказал Кофман, — Посидеть надо.
— Почему вы… тут?…
— Раненых вон сколько. А у местного эскулапа сотрясение мозга.
— Ранен?
— Переутомление. Упал, ударился головой. Да, дорогой мой, человеческие силы не беспредельны.
— А я раненых увожу, — сказал Бочаров.
— Куда это увозите?
— Увозить мне не на чем. Увожу пешком, на передовую. Попросил выйти тех, кто может.
— Выходят?
— Батальон наберется. Или рота. Немало.
— Да, дорогой мой, человеческие силы… Человек — это загадка…
Через два часа, уже в густых вечерних сумерках, Бочаров вошел на КП 25-й Чапаевской. Генерал Коломиец, плотный, грузный, поднялся навстречу, его обычно хитроватые глаза были теперь полны нетерпеливого ожидания.
— Принимайте, комдив, пополнение, — сказал Бочаров. — Пока батальон, а там будет видно…
VII
От командного пункта СОР до КП армии четверть часа езды. Отключиться бы, отдохнуть. Уж и примеры есть, когда непомерная усталость выбивала людей из строя. Вон как подкосило начальника штаба артиллерии Васильева. Упал на стол без сознания, не выпуская телефонной трубки. Крылов вынужден был в приказном порядке заставить людей отдыхать. Хотя бы час в сутки.
Петров закрыл глаза, отвалился на сидении, но тут же вскинул тяжелые веки, потому что машина резко затормозила перед завалом от рухнувшего дома. Удивился: почему так тяжелы веки? Прежде он такого за собой не замечал. Когда машина снова поехала, он опять попытался заснуть, но мысли скакали от одного факта к другому, не давали забыться.
…Задержка с выходом на рубеж контратаки, а затем отход 773-го полка поставили в тяжелое положение всю оборону северных секторов. В глубине сознания тлела мысль, что если бы даже он и вышел, этот полк, и участвовал в контратаке вместе с конниками и моряками, восстановить положение все равно не удалось бы, — такой мощный удар обрушил Манштейн. Но в этой мысли была какая-то роковая обреченность, и соглашаться с ней не хотелось. Вот и думалось о своих промахах, не будь которых, все будто бы и образовалось.
Было и радостное. 241-й полк при массированной поддержке артиллерии вышел из окружения. Снова был окружен и снова вырвался. Полк, в котором едва оставалось две роты, ни разу не сдал позиций под давлением врага и отходил лишь по приказу. «Передайте им, что они — герои», — сказал тогда Петров. Что он мог еще сказать? Не хватало слов, чтобы выразить удивление и восхищение такими бойцами.
А положение все осложнялось, враг просачивался, проходил, прорывался там, где защитников никого не оставалось. Так они захватили Аранчи, вбили глубокий клин в нашу оборону, так образовался опасный разрыв между 8-й бригадой и кавдивизией Кудюрова. Выправить положение могла только крупная боеспособная часть. Но ее не было, этой части, и пришлось отдать приказ, который уж не забудется, приказ № 0013 — об отводе части войск четвертого сектора на запасные позиции. И на юго-востоке противнику удалось продвинуться вперед. И новая беда — серьезно ранен командир 7-й бригады морской пехоты полковник Жидилов. Хорошо еще комиссар у него боевой — Кулаков, — уверенно вступил в командование. А то где бы брать нового командира? И снарядов совсем почти не осталось, и чем завтра отбиваться — неизвестно.
Он так и сказал Жукову на только что закончившемся совещании: мелкими инъекциями Севастополь не спасти, нужна серьезная и решительная помощь. Жуков согласился с такой категоричной оценкой обстановки. Даже более чем согласился. Оказалось, что им и Кулаковым уже отправлена телеграмма непосредственно Сталину, где прямо так и говорится: в таких условиях гарнизон Севастополя продержится не более трех суток. Немалой смелостью надо обладать, чтобы заявить такое товарищу Сталину. Смелостью и ответственностью…
Первое, что бросилось в глаза, когда Петров приехал на КП, — виноватое выражение лица начальника разведки Потапова. Это встревожило. Знал уже: чем важнее сообщение разведки, тем более виноватым казался Потапов. Такова уж была у него привычка, и никак изменить ее он не мог.
— Что?!
— Показания пленного, — сказал за Потапова Крылов. — Войска противника получили конкретную задачу — овладеть Севастополем в течение четырех суток, то есть до двадцать первого декабря.
— Что-ж, — задумчиво сказал Петров. Чего-то в этом роде следовало ожидать. Рождественский подарок фюреру. Хотят отметить Севастополем полгода войны… из своего графика они уже основательно выбились. Значит, сегодня сделают все, чтобы войти в него. Это важно. Коменданты секторов должны знать об этом сроке.
Привыкший каждый день бывать в частях, Петров страдал оттого, что в последнее время не мог отлучиться с КП. Но этой ночью, перед рассветом, он все же уехал туда, где враг ближе всего подошел к Северной бухте. Здесь наступали 24-я немецкая пехотная дивизия, а противостояли ей два обескровленных непрерывными боями полка — 54-й Разинский майора Матусевича и 3-й морской подполковника Гусарова. Ночь была на исходе, и все, бойцы и командиры, ждали с рассветом новых атак. Как ждали, что делали для того, чтобы снова устоять, не пропустить врага. Это командарму не терпелось узнать и увидеть самому.
Ничего вначале, вроде бы, и не увидел, кроме все той же знакомой пестроты заснеженной, развороченной земли, обрушенных взрывами окопов, могильно черневших в свете немецких ракет.
— Пехоту подпускаем на полтораста-двести метров, а потом бьем всеми средствами, давал разъяснения Гусаров. — Впереди, во-он там, — показал он в черноту нейтралки, — сидят бойцы в ячейках с запасом гранат. У них приказ: подпускать врага на пятьдесят метров, а потом не жалеть гранат. Тут этих немецких трупов навалено!… А они все прут. Ну а мы все бьем…
Ничего нового не узнал из этого разъяснения командарм Петров. Но он увидел лица людей, сидевших в окопах, услышал, что они говорят накануне решающего сражения, и поверил: выстоят. А вера для командующего — как она много значит!…
С рассвета снова загремела передовая. Загремела по всему обводу обороны. Даже из первого сектора, где накануне было тихо, сообщили о непрерывных атаках. Впрочем, скоро определилось, что там, как и в первый день штурма, наносится лишь отвлекающий удар. И на севере, в четвертом секторе, все атаки противника успешно отбивались. — Вчерашнее выравнивание фронта явно пошло на пользу. Эту окрепшую оборону четвертого сектора противник сразу почувствовал, и к полудню натиск его стал все более смещаться в третий сектор, где утром побывал командарм. Оттуда стали поступать тревожные сообщения: группы автоматчиков, прикрываемые танками, прорываются в стыки полков Чапаевской дивизии. Помощи комендант 3-го сектора генерал Коломиец пока не просил, но было ясно: скоро попросит. Не было у него никаких своих резервов, и восстановить положение он вряд ли мог. Угроза прорыва противника к Северной бухте через кордон Мекензи-I и Мартыновский овраг становилась реальной.
Вызов на КП СОРа в неурочный полуденный час был неожиданным. Петров поехал туда вместе с членом Военного совета армии Кузнецовым. Вернулись быстро, оба радостно возбужденные. Крылов мрачный, полный новых тревожных сообщений с фронта, которые он собирался выложить командарму, удивленно уставился на него.
— Есть важные новости, — улыбнулся Петров. — Зовите Рыжи, Ковтуна… Расскажу всем сразу.
Новости были такие, что хотелось кричать «Ура!» Ночная телеграмма Сталину вызвала действия, каких не ждали. Ставка приказывала Закавказскому фронту немедленно направить в Севастополь стрелковую дивизию или две стрелковые бригады, немедленно направить 3000 человек маршевого
