— Как прикажет мой император! — и удалились.
Остались одни только слуги, которые никак не могли понять, относится ли приказ императора и к ним тоже.
— Продолжайте, прошу вас, не буду вам мешать, — любезно сказал им Тит.
Он сунул голубя за пазуху и отошел в сторону вместе с мажордомом. Слуги принялись деловито прибирать со стола. Тит встал так, чтобы они могли его слышать.
— Семпроний, — сказал он мажордому, — прошу прощения, не могли бы вы прислать ко мне моего целителя?
Мажордом побледнел.
— Вашему императорскому величеству дурно? Ваше величество, я клянусь вам, мы принимаем все мыслимые предосторожности против возможных отравителей!
— Я уверен, что дело вовсе не в этом, — ответил Тит, не кривя душой. — Просто мне както не по себе сегодня.
— Я тотчас приведу целителя, ваше величество!
И мажордом заторопился прочь, уводя с собой слуг.
Тит позволил себе чуть заметно улыбнуться. Вот и объяснение, отчего он отменит все назначенные встречи. Он вышел из беседки и принялся прохаживаться взадвперед под ласковым осенним солнышком, дожидаясь целителя и легата Агриколу. Его гнев нарастал с каждым мгновением. Клавдия, считай, единственный его друг во всей Империи, а сенат пытается ее убить! У Тита было ужасно тоскливое и одинокое детство, пока его венценосный отец не женился вторично и не родилась Клавдия. Тит даже не помнил, чтобы он хоть раз смеялся до того дня, когда в возрасте девяти лет он впервые склонился над золоченой колыбелью и зеленокожий младенец радостно загулил, завидев его. А с тех пор как Клавдии исполнился год, она сделалась его другом и союзником, человеком, с которым он делился самым сокровенным, с которым можно было поболтать и пошутить. За это Тит прощал ей все, даже чужую, желчную мачеху, которую он до сих пор недолюбливал. Он выгораживал Клавдию, когда она делала чтото не так, особенно когда начались проблемы с этой ее странной, неуклюжей магией. А потом он обнаружил, что Клавдия, в свою очередь, покрывает его. И к тому времени, как Клавдия выросла, они сдружились еще крепче прежнего. Тит защищал Клавдию в сенате, когда сенат пытался объявить ее врагом государства, ссылаясь на ее невезение, и следил за тем, чтобы его личная гвардия не смела ей хамить. Гвардейцы презирали Клавдию за то, что она была полукровкой, и не скрывали этого. Тит пообещал себе, что за это им придется простоять на плацу в своих полированных доспехах по стойке «смирно» как минимум до вечера. День обещал быть солнечным и жарким.
Пришедший целитель негромко кашлянул. Тит стремительно развернулся, прижав к груди голубя. Когда строишь такие планы, как он сейчас, поневоле занервничаешь, будь ты хоть трижды императором.
— Ваше императорское величество меня звали? — спросил целитель.
Тит практически никогда не болел и потому почти не знал этого человека. Он представления не имел, на чьей стороне лекарь: сената или императора. Впрочем, целителям вроде бы запрещено принимать чьюлибо сторону. Авось так оно и есть. Целитель был высоким, худым и надменным, что не сулило ничего хорошего. Ну, что ж поделаешь! Тит напомнил себе, что он всетаки император, и сказал:
— Да, звал, но не для себя. Я прошу вас исцелить этого голубя.
Целитель возмущенно отшатнулся.
— Ваше величество! Я лечу людей, а не птиц]
— Ну, в конце концов, разница не столь велика, правда ведь? — сказал Тит. — А голубь этот не простой. Это один из разумных голубей волшебника Дерка. Мне бы не хотелось, чтобы волшебник Дерк разгневался на Империю.
Целитель поджал губы.
— Что ж, значит, в это дело замешаны боги и отказаться я не смею. Покажите мне это существо, ваше величество.
Тит бережно вручил ему голубя. Целитель взял птицу в ладони и склонился над ней.
— Да ведь он весь в крови! Ни в коем случае не следовало отправлять его в таком состоянии!
— Вот и мне так кажется, — поддакнул Тит. — Я сделаю строгий выговор сенату и обрушу свой гнев на того, кто отправил птицу.
Ему показалось, что голубь одобрительно подмигнул ему розовым глазом.
Целитель поднес голубя к подбородку и сосредоточился.
— Вот, — сказал он примерно через полминуты, явно стараясь не показать, как он удивлен тем, насколько легко это оказалось. — Все в порядке, ваше величество.
Он вернул голубя императору. Глаза у птицы вновь сделались блестящими, и кровотечение остановилось.
— Спасибо! — проворковал голубь.
Целитель вздрогнул.
— Так он еще и говорящий?! Это все, мой император?
— Да, благодарю вас, — ответил Тит, который увидел идущего через сад легата Агриколу. — Ну и, разумеется, я никому не скажу, что вам пришлось опуститься до лечения птиц. А то пойдут слухи, начнутся шуточки… Если вам угодно, можете говорить, что у меня заболело горло.
— Спасибо, спасибо, ваше величество! — Целитель поклонился с неподдельной благодарностью и поспешил прочь.
«Вроде сошло», — подумал Тит. Он бережно усадил голубя в развилку дерева, где птица тотчас же принялась охорашиваться и чистить перышки, и зашагал навстречу командиру легионов Империи.
— Мой император! — воскликнул Агрикола, прежде чем они подошли друг к другу достаточно близко, чтобы беседовать, не повышая голоса. — Как удачно, что вы послали за мной! Я как раз собирался просить вас об аудиенции.
Агрикола был одним из немногих ветеранов, оставшихся в армии со времен туров. Тит лично выдвинул его из простых солдат и назначил на этот пост, когда в конце последнего тура король Лютер объявил войну Империи. Агрикола был широкоплечий, с мощными ногами, невысокий, со шрамом на длинном носу и попрежнему смахивал на простого солдата, но легат из него вышел очень хороший. Тит надеялся, что он попрежнему верен Империи. Вся проблема была в том, что слово «Империя» могло означать как императора, так и сенат. Так что в следующие несколько секунд предстояло выяснить, кому именно верен Агрикола.
— Зачем я вам понадобился? — спросил он.
— Причин немало, — ответил Тит, — и, по правде говоря, ни одна из них не имеет отношения к южным легионам. Вопервых, благородные сенаторы Антонин и Эмпедокл возвращаются в Империю из поездки в университет. Мне хотелось бы, чтобы вы отправили к северным границам надежных людей и арестовали сенаторов, как только они появятся.
Суровое лицо Агриколы начало потихоньку расплываться в улыбке. Тит увидел это, и в нем затеплилась надежда.
— А какое обвинение следует предъявить сенаторам, мой император? — осведомился Агрикола.
— Измена отечеству, разумеется, — ответил Тит. — Если они вдруг вздумают сопротивляться и их случайно убьют при аресте, я не особо огорчусь. Ну а если эти ублюдки… то есть благородные сенаторы послушно дадут себя арестовать, Антонина следует поместить в подземелья Тиволо, а Эмпедокла — на вершину башни Аверно, и любой, кто попытается передать им какоелибо послание или помочь чемто еще, должен быть казнен на месте. Пусть эти благородные господа ждут суда.
Улыбка Агриколы сделалась шире. Да, возможно, этот человек верен всетаки императору…
— И сколько им так ждать, мой император?
— Погодите, дайте прикину.
Тит вчуже сам дивился тому, какая кровожадность в нем вдруг пробудилась.
— Антонину семьдесят лет, Эмпедоклу шестьдесят семь… Ну, пусть подождут годков двадцать. К тому времени все какнибудь уладится. Вовторых, мне нужен отряд кавалерии, преданный мне, лично мне, и никому другому. Есть ли у меня такие люди?
