показалось, что дворец вот-вот раздавит его. Так, наверное, чувствует себя яблочное семечко под прессом, когда готовят сидр.
Это был последний раз, когда Митт думал о волшебной стране. Холанд полностью выдавил из него эти воспоминания, оставив его совершенно сбитым с толку.
Через неделю наступил день рождения Митта, а с ним в Холанд пришел Морской фестиваль. Никто не работал, так что повсюду народу толпилось еще больше, чем обычно. Митт смотрел на праздничную процессию, сидя на плечах добродушного мужчины по имени Канден — кажется, отцовского друга. По улице двигалась толпа: бурлящая, шумная, пестрая. Все оглушительно кричали и вопили, и на всех были ленты, плоды и цветы. Некоторые напялили нелепые шляпы. Многие несли на шестах изображения: головы коров и лошадей, на которых тоже были шляпы и ленты. Взрослые парни сновали вдоль и поперек процессии, крича и раскручивая деревянные трещотки. Вокруг было шумно, так шумно...
Время от времени мимо проходила группа людей, исполнявшая традиционную мелодию на традиционных инструментах. Это были трубы, называемые скринелями и звучавшие так же пронзительно, как их название. А еще там были треугольные штуки, на которых надо было играть смычком с конским волосом. Они назывались крадлы — и тоже звучали похоже на свое название. Группы музыкантов шли так далеко друг от друга, что только по чистой случайности могли играть ту же часть мелодии, что и остальные. А потом — бум! бум! бум! — пошли люди, колотившие в барабаны, и грохот заглушил даже скринели. И в центре всего этого Митт увидел соломенное чучело, все сплошь увитое лентами вишневого цвета, которое кто-то нес на шесте.
— Смотри, — сказал добродушный Канден, — вон Старина Аммет. Его несет граф Хадд.
— А что он с ним будет делать? — встревожено спросил Митт, который никогда не слышал, чтобы граф Хадд сделал с кем-нибудь что-то хорошее.
— Бросит в гавань, конечно. На счастье, — пояснил Канден.
Митт пришел в ужас. Похоже, граф Хадд совершенно бессердечный. Он представил себе, как Старину Аммета сбрасывают в воду гавани, словно ведро с помоями, которое каждый день выливал Митт. Аммет начнет намокать, набухать водой, тонуть — и его ленты испортятся.
— А разве он не выплывет? — напряженно спросил Митт.
— Такое бывает не слишком часто, — ответил Канден, не догадываясь о переживаниях мальчика. — Обычно он разваливается на кусочки и тонет в гавани или сразу за ней.
— Нет, неправда! — отчаянно вскрикнул Митт.
Рядом с Канденом стоял еще один друг отца Митта. Его звали Дидео, и все его лицо было испещрено массой тоненьких морщин. Дидео сказал:
— Он не всегда разваливается на кусочки, наш Старина Аммет. Если идет отлив, то его выносит в море целым. Так говорят. И тогда он уплывает на много миль в море. И бывает, что его вылавливают моряки. Люди верят, что тому кораблю или лодке, которая спасла Старину Аммета, будет сопутствовать удача.
Митт представил себе, как Старина Аммет плывет и плывет по морю, один-одинешенек, и ему стало совсем грустно. Он попытался перевести разговор на другое:
— А кто эти парни с трещотками? Канден посмотрел на процессию, где парни в красных и желтых штанах развлекались, раскручивая трещотки под носом у музыкантов.
— Парнишки из дворца. Вся процессия — это люди из дворца, — сказал он Митту и снова повернулся к Дидео. — Я ни разу не видел, чтобы Старина Аммет поплыл. Он тонет почти так же быстро, как Либби Бражка.
— А мне можно будет бегать с трещоткой? — в отчаянии прервал его Митт.
— Нет. Ты родился никем, — ответил Дидео. — Нет, он плавает, — сказал он Кандену. — Ты недавно в Холанде и не знаешь, но один раз его подобрали в добрых десяти милях от гавани. Это был старый «Семикратный», и я слышал, что все, кто был на том корабле, потом разбогатели. Но это единственный раз, когда такое случилось, — с сожалением добавил он. — Тогда мне было примерно сколько сейчас Митту.
Он посмотрел на Митта и, с удивлением заметив, что мальчик побледнел и плачет, ткнул Кандена в бок.
Канден снял Митта со своих плеч и заглянул ему в лицо.
— В чем дело? Хочешь собственного Аммета?
— Нет! — воскликнул Митт.
Тем не менее он оказался перед лотком, на котором были выставлены дюжины крошечных соломенных Амметов. С ними пошел еще один друг отца Митта, мужчина с суровым и непроницаемым лицом. Звали его Сириоль. Он молча стоял рядом, пока Канден и Дидео нависали над Миттом, изо всех сил стараясь его утешить. Может, Митт хочет вон того Аммета? Или как насчет вот этого, с синими лентами? А когда Митт наотрез отказался иметь дело со Стариной Амметом в лентах любого цвета, Канден и Дидео попытались купить ему восковую фигурку Либби Бражки. Но хотя восковые фрукты казались настоящими и очень аппетитными, Митт не захотел и Либби. Ее ведь бросали в море, точно так же, как Беднягу Аммета. Он расплакался и оттолкнул фигурку.
— Но они же приносят удачу! — сказал Канден, который никак не мог взять в толк, в чем дело.
Суроволицый Сириоль взял с другого конца лотка яблоко в тянучке и сунул его во влажный кулачок Митта.
— Держи, — сказал он. — Это тебе понравится, вот увидишь.
И оказался совершенно прав. Митт начисто забыл о своем огорчении, сражаясь с густой тянучкой в попытках прогрызть ее до яблока.
С этими отцовскими друзьями была связана какая-то тайна. Митт знал, что маме они не нравятся. Он слышал, как она ругала их каждую ночь, когда родители ссорились. Наступила зима, и с каждым днем мама все больше поносила отцовских приятелей, пока однажды — дело было накануне Нового года — Митт не услышал, как она говорит:
— Все, я сдаюсь. Если за тобой явятся солдаты, я не виновата!
После этих слов Мильды прошла примерно неделя, и зима была как раз на середине, когда глубокой ночью Митта что-то разбудило. На потолке мерцал красный свет. Он услышал треск и далекие крики и почувствовал запах дыма. Похоже, горел один из больших складов на берегу. Митт приподнялся на кровати, опираясь на локоть, и увидел пожар: огонь рвался в небо и отражался в темной воде гавани. Но проснулся Митт не поэтому. Его разбудило медленное шарканье за дверью. От этого звука у Митта мурашки по спине побежали. Он услышал, как Мильда пытается зажечь лампу и постанывает от спешки и досады, потому что фитиль никак не загорался. А потом лампа наконец зажглась, и Митт увидел, что отца с ними нет. Тени заметались по стенам — Мильда схватила лампу, бросилась к двери и распахнула ее.
За дверью оказался Канден. Он цеплялся за косяк, чтобы не упасть. Митт его плохо видел, потому что Мильда держала лампу совсем неправильно, но он понял, что Канден или ранен, или болен — или и то, и другое. У Митта было такое чувство, будто та часть Кандена, которую заслоняют Мильда и дверной косяк, стала какая-то не такая. И его не удивило, когда Мильда издала жуткий сдавленный крик.
— И-и-и! Что? Я так и знала, что ничего не выйдет!
— Люди Харчада, — сказал Канден презрительно. — Они нас ждали. Доносчики. Дидео, Сириоль и Хам. Они на нас донесли.
После этого Канден содрогнулся от отвращения — и соскользнул вдоль двери на пол. Мильда встала рядом с ним на колени, прижимая лампу к себе и причитая:
— О боги! Что же мне делать? Что мне делать? Почему никто не поможет?
После этого на всей лестнице начали тихо открываться и закрываться двери. Оттуда выходили матроны в ночных рубашках и старых пальто, с лампами и свечами. Начались тревожные перешептывания и утешения, а Мильда все стояла на коленях и стонала. Митт пришел в такой ужас, что не шевелился. Ему не хотелось смотреть на Кандена или на мать, и поэтому он лежал и смотрел в потолок. Суетящиеся дамы решили, что он спит, и спустя какое-то время он, наверное, и правда заснул. Утром Кандена не оказалось. Но ночью он был у двери, это точно. На полу осталось пятно. И отца Митта тоже до сих пор не было.
Митт знал, что и папа, и Канден мертвы. Никто ему этого не говорил, но Митт все равно знал. Не знал он лишь того, хочет ли, чтобы ему рассказали, как это случилось. Мильда некоторое время не ходила на работу. Целыми днями она неподвижно сидела у окна и молчала. Лицо у нее так осунулось от тревоги, что складка на том месте, где раньше была ямочка, стала похожа не на морщину, а на неровный шрам. Митту
