не осталось никакой жизни, только губчатая толща лопнувших мышц и артерии, забитые сгустками крови. Смерть. За всем этим, несмотря на жару, таилось что-то холодное, не знающее пощады. Таилось и выжидало.
Райфу сводило нутро от страха. Надо выбираться отсюда, и поскорее. Смерть придвинулась совсем близко, шевеля своими щупальцами, похожими на струйки дыма, протягивая их к его разуму. Врата ада разверзлись, втягивая его в черную, пахнущую смертью болотную воду. У этой трясины не было дна, только безжизненная, бездонная пустота. Стоит ему погрузиться туда, и возврата уже не будет.
Спасения нет. Свиное сердце поймало его, как пружинный капкан. Не надо было ему соваться сюда. Бьющееся сердце олицетворяет собой силу жизни, остановившееся ведет прямиком в смерть. И оно втягивало его в себя, засасывало. В ушах у Райфа стоял рев, мысли начинали путаться, а тяга все усиливалась. Запах жареного мяса уступал место голубому, искрящему запаху льда. Какие-то тени двигались на краю его зрения, слышались чьи-то вздохи, и мягкая разлагающаяся плоть затягивала его все глубже.
Но слюна продолжала увлажнять его рот. В мозгу сработало что-то, и Райф почувствовал, как расширились его зрачки. Эти места знакомы ему, здесь он все равно что дома.
Он не помнил, как отпустил тетиву, — лишь испытал потрясение, внезапно вынырнув из тьмы на солнечный свет. Он дышал тяжело и часто, а ветер леденил его, словно он был наг. Райф поморгал, точно его насильно пробудили от сна, и увидел то, что смог осмыслить лишь несколько мгновений спустя.
Увечные, застыв как статуи, смотрели на свиную тушу. Стрела — его стрела — вонзилась глубоко в сердце свиньи. От удара поджаренная кожица лопнула и мясо разлезлось, обнажив обросшие жиром ребра. В месте попадания их разнесло вдребезги, будто фарфор, и сквозь них проглядывал серый комок сердца, пронзенный точно посередине.
Райф сглотнул, чувствуя во рту скверный вкус. Лук стоял рядом, как посох, но Райф не помнил, как опустил его. Надо что-то делать, сознавал он. Надо сказать Юстафе — пусть признает выстрел удачным, пусть разрядит какой-нибудь шуточкой устрашающую скованность толпы, пусть скажет Танджо, что теперь его черед. Райф сознавал это, но не мог пошевелиться.
Ему почему-то вспомнилась история, рассказанная Ангусом, — о том, как кочевники, живущие в красной пустыне Дальнего Юга, дают имена своим сыновьям. Отец выбирает имя, но не открывает его никому, даже своей жене, и ребенок растет, не зная, как назвал его отец. Мать и другие зовут его разными ласкательными именами, но вот он вырастает, становится взрослым мужчиной, сильным и храбрым, и вызывает на бой своего отца. Бои эти, как правило, жестоки, говорил Ангус. Гордость для жителя пустыни превыше всего, и ни один отец не хочет проиграть своему сыну. Сын, чтобы победить, должен без всякой жалости повалить отца наземь и, стоя над ним, сказать: «Я требую свое имя. Отдай то, что принадлежит мне». Отец называет имя, и сын, оставив его на попечение женщин, уходит в пустыню охотиться. Эта первая ночь, говорил Ангус, обладает волшебной силой: звери сами выходят на его копье, и боги посылают ему вещие видения.
Райф не ждал ни видений, ни дичи, которая волшебным образом явилась бы перед ним, и все же...
Глядя на торчащую из сердца стрелу, он знал, что оправдал свое имя — Мор Дракка, Свидетель Смерти. Он потерял счет стрелам, которые послал в живые сердца, но сегодня он впервые поразил мертвое.
Он опустил глаза на камень у себя под ногами, не видя его. Откуда-то издалека до него донесся голос Юстафы:
— Ну что ж, выстрел будь здоров, сказать нечего. Меньше работы для старой Бесси, когда она начнет резать мясо. — Толстяк издал странный звук, будто икнул. — Пора заканчивать, пожалуй. Стреляй, Танджо, когда будешь готов.
Толпа ожила, пока Танджо готовился сделать свой выстрел. Увечные перешептывались, разминали затекшие члены, скрипели и бряцали своими латами. Райф услышал, как стрела легла на тетиву, и посмотрел, как Танджо натягивает лук. Утренний свет позолотил обожженное лицо Танджо, и сулльский лук светился, согнутый сильной рукой. Танджо дохнул на тетиву, и рука с яшмовым стрелковым кольцом совершила плавное движение.
Выстрел был хорош. Райф навсегда запомнил стойку Танджо, и то, как он отпустил тетиву, и шорох спорхнувшей с лука стрелы — все это говорило о безупречности выстрела. Стрела взвилась высоко и упала на тушу, как ястреб — совсем близко от стрелы Райфа. С трехсот пятидесяти шагов, сквозь дым и трепещущий воздух, Танджо сумел попасть в луковичную сердечную аорту.
Прежде чем Увечные успели выразить свое отношение к этому, он повернулся к Райфу и поклонился. Выпрямившись, он с непроницаемо гордым лицом протянул Райфу свой лук. Краем глаза Райф видел, как из толпы проталкивается вперед маленький сын Танджо. Какой-то горбун схватил мальчика и удержал, хотя тот брыкался и вырывался. Старуха рядом с ним подала горбуну свою шаль, чтобы он закрыл лицо мальчику.
Танджо, который тоже должен был видеть, что происходит с его сыном, никак не отозвался на это. Глядя только на Райфа, он сказал:
— Возьми. Он хорошо мне послужил в свое время.
Юстафа говорил что-то с драматическими нотами в голосе, но Райф не разбирал слов. Сулльский лук перестал быть для него желанным, однако он протянул руку.
Ты великий стрелок, и я уважаю тебя, хотелось сказать, Райфу. Но он ни за что не произнес бы этого вслух. Он только низко поклонился, держа лук обеими руками, и сделал вид, что не заметил скользнувшей к ним тени Траггиса Крота и страха, мелькнувшего в глазах Танджо.
— Ров! Ров! Ров! — снова завели Увечные, а Траггис достал нож из ножен окаменелого дерева. Танджо, высоко держа голову, повернулся лицом к атаману. Его страх прошел, и женщины в толпе плакали, видя его гордую осанку.
— Откройте лицо моему сыну, — сказал он, и чья-то рука легла на плечо Райфа.
— Пойдем-ка, парень. Пусть они забудут о тебе на время. — Мертворожденный тянул его прочь. Райф воспротивился было, но тут его взгляд упал на сына Танджо. Мальчика отпустили и сняли шаль с его головы. Он дрожал с ног до головы, но старался держаться не менее гордо, чем его отец. Он был младше Эффи, этот мальчик, и Райф позволил Мертворожденному увести себя назад.
— Ров! Ров! Ров! — бушевала толпа. Траггис, действуя с невероятной быстротой, рванул Танджо к себе, сломал ему шею и срезал веки с его глаз. Обмякшее тело лучника дернулось в руках атамана, выкатившиеся наружу белки оросились кровью. Райф шарил у пояса, ища порошок священного камня, которого больше не было там. «Молю вас, боги, возьмите его к себе». Но перелом позвонков только парализовал Танджо, а не убил, и когда вокруг лучника сомкнулась толпа, Райф разглядел его взгляд, устремленный на сына.
Райф видел однажды в Гнаше, как человека разорвали двумя лошадьми — то же самое происходило теперь и с Танджо. Его, разрывая на части, подтащили к обрыву, подняли на плечи и швырнули в бездну.
Танджо Десять Стрел с широко открытыми глазами беззвучно полетел вниз, а Райф, содрогаясь, пошел прочь.
21
ДЕВЯТЬ ШАГОВ БЕЗОПАСНОСТИ
— Длинный меч — неподходящее оружие для девушки. Ты можешь учиться целый год и все-таки не нарастишь мускулов, чтобы владеть им как следует. — Арк протянул руку за мечом, который Аш взяла, пока он гасил костер. Ночью огонь, как все разводимые суллами костры, горел почти бездымно и оставил на снегу совсем небольшое пятно. Теперь, после проделанной Арком работы, Аш даже места от него не нашла бы. Это почему-то раздражало ее, и она не желала отдавать меч.
Арк верно сказал: меч слишком тяжел для нее и длинен. На пару футов длиннее, чем надо. И вес его перемещается от острия к рукояти, когда она пытается взмахнуть им — можно подумать, что внутри у него налито что-то жидкое. Но до чего же красив! Блестит, как зеркало — порой его даже не видно, а видны только небо и горы, отраженные в нем. Аш было трудно держать его на весу, и она уперла острие в
