— А я что говорю? Все удовольствие испортил! И вообще, много я успею сделать, если ты будешь всю ночь тут на дорожке рассиживаться!
Чармейн надменно проронила:
— Я просто отдыхала. А теперь ухожу. — Она поднялась на ноги — все тело было подозрительно тяжелое, к тому же коленки подкашивались, — и зашаркала по дорожке к входной двери. Наверняка заперто, подумала она. Красиво же я буду выглядеть, если не смогу попасть в дом.
Дверь резко распахнулась, не успела она дойти до крыльца, и наружу нежданно-негаданно вырвался свет, а вместе со светом — крошечная попрыгучая фигурка Потеряшки, который тявкал, вилял хвостиком и весь извивался от восторга, что снова видит Чармейн. Чармейн была так рада, что вернулась домой и ее здесь ждут, что подхватила Потеряшку на руки и внесла внутрь, а песик крутился, вертелся и все норовил лизнуть ее в подбородок.
В доме выяснилось, что свет следует за ней везде по волшебству.
— Отлично, — вслух сказала Чармейн. — Не придется охотиться за свечками.
Мысли ее при этом метались в панике: я же не закрыла окно! Вдруг сюда пролез лаббок? Чармейн выпустила Потеряшку на кухонный пол и метнулась в дверь налево. В коридоре горел яркий свет, и она промчалась до самого конца и захлопнула окно. К несчастью, из-за света в доме казалось, что на лугу совсем темно, и, сколько Чармейн ни вглядывалась сквозь стекло, было непонятно, там лаббок или нет. Чармейн утешала себя мыслью, что когда она была на лугу, то окна не видела, но все равно дрожала с ног до головы.
Она все дрожала и дрожала и не могла остановиться. Она дрожала, пока шла обратно в кухню, и дрожала, когда делила с Потеряшкой пирог со свининой, — а потом стала дрожать пуще прежнего, потому что чайная лужа растеклась под стол и Потеряшка снизу стал весь мокрый и коричневый. Стоило Потеряшке подобраться поближе к Чармейн, как и на ней то там, то сям появлялись чайные пятна. В конце концов Чармейн сняла блузку — она все равно распахнулась на груди, потому что на ней не хватало пуговиц, — и вытерла ею чайную лужу. От этого Чармейн, конечно, задрожала еще сильнее. Она сходила за толстым шерстяным свитером, который положила ей миссис Бейкер, и закуталась в него, но дрожала по-прежнему. Надвигавшийся дождь наконец начался. Он хлестал в окно и барабанил в печной трубе, и Чармейн задрожала еще больше. Она решила, что это, наверное, от потрясения, но ей все равно было холодно.
— Ох! — воскликнула она. — Дедушка Вильям, как мне разжечь очаг?
— Мне представляется, чары на месте, — раздался в воздухе ласковый голос. — Бросьте в очаг что- нибудь горючее и скажите: «Огонь, гори!» — и все загорится.
Чармейн огляделась в поисках чего-нибудь горючего. На столе рядом с ней стояла сумка, но в ней еще оставался второй пирог со свининой и штрудель с яблоками, и вообще это была красивая сумка — миссис Бейкер расшила ее цветами. Конечно, в кабинете дедушки Вильяма нашлась бы бумага, но туда ведь надо было еще идти… В мешках у раковины было белье, но Чармейн ни капельки не сомневалась, что дедушка Вильям не одобрит, если его бельем затопят очаг. С другой стороны, была же ее собственная блузка — грязная, вся в заварке и без двух пуговиц, она валялась на полу у ног Чармейн.
— Все равно ее уже не отстираешь, — решила Чармейн. Она взяла мокрый коричневый ком и бросила в очаг. — Огонь, гори, — велела она.
В очаге вспыхнуло пламя. Первые две-три минуты огонь полыхал весело-превесело, о таком можно было только мечтать. Чармейн вздохнула от удовольствия. Но только она передвинула стул поближе к теплу, как огонь превратился в клубы шипящего пара. Потом среди клубов пара поднялась и запузырилась пена. Пузыри были большие и маленькие, они переливались всеми цветами радуги и все лезли и лезли из очага в трубу и в кухню. Они толкались в воздухе, оседали на всем подряд, летели Чармейн в лицо и лопались там с нежным чмоканьем — и все прибывали и прибывали. В считанные секунды в кухне забушевала кипящая и бурлящая паровая буря — Чармейн было от чего ахнуть.
— Я забыла про мыло! — пыхтя от внезапной банной жары, воскликнула Чармейн.
Потеряшка решил, что пузыри ополчились против него лично, и полез прятаться под стул Чармейн, бешено тявкая и рыча, когда пузыри лопались. У них это получалось на удивление громко.
— Да тише же! — сказала Чармейн. По лицу у нее струился пот, а волосы, рассыпавшиеся по плечам, промокли от пара. Она отмахнулась от стайки пузырей и добавила: — По-моему, пора раздеваться.
Кто-то постучался в заднюю дверь.
— А может быть, и не пора, — произнесла Чармейн.
Неизвестный гость снова постучал в дверь. Чармейн осталась сидеть на месте, от души надеясь, что это не лаббок. Но когда стук раздался в третий раз, она все-таки поднялась и двинулась сквозь пенные вихри поглядеть, кто это. Наверное, Ролло хочет укрыться от дождя, предположила она.
— Кто там? — закричала она через дверь. — Что вам нужно?
— Войти в дом! — прокричал в ответ голос снаружи. — Здесь льет как из ведра!
Кто бы там ни был, голос звучал молодо, а не грубо, как у Ролло, и не с жужжанием, как у лаббока. К тому же Чармейн слышала шум дождя даже сквозь шипение пара и неумолчное нежное чмоканье лопающихся пузырей. Впрочем, ее могли и обманывать.
— Впустите меня! — завопили снаружи. — Чародей меня ждет!
— Неправда! — крикнула Чармейн.
— Я написал ему письмо! — проорал гость. — Мама
Засов на двери ходил ходуном. Чармейн успела только ухватиться за него обеими руками, чтобы удержать на месте, — но тут дверь все равно распахнулась, и в дом вошел мокрый юноша. Промок он до нитки. Его волосы, вероятно кудрявые, свисали на круглое детское лицо коричневыми сосульками, и с них капало на пол. Добротная куртка и практичные штаны были черные и блестящие от воды, и большой ранец за плечами тоже. В ботинках хлюпало при каждом шаге. Не успел юноша оказаться внутри, как от него повалил пар. Он стоял и смотрел на набегающие пузыри, на Потеряшку, который все тявкал из-под кресла, на Чармейн, которая вцепилась в свитер и глядела на него сквозь рыжие пряди, на горы грязной посуды, на уставленный чайниками стол. Потом взгляд его переместился на мешки с бельем, и это, похоже, его доконало. Он разинул рот и застыл на месте, глядя на все сразу и тихонько источая пар.
Секунду спустя Чармейн протянула руку и схватила юношу за подбородок, где росло несколько жестких волосков: юноша был старше, чем казался. Она подтолкнула подбородок вверх, и рот у гостя захлопнулся.
— Ты дверь не закроешь? — спросила она.
Юноша обернулся и увидел, что в кухню хлещет дождь.
— А, конечно, — сказал он. И навалился на дверь. — Что тут делается? — спросил он. — Ты тоже ученица чародея?
— Нет, — ответила Чармейн. — Я присматриваю за хозяйством, пока чародея нет. Понимаешь, он заболел, и эльфы забрали его лечить.
Юноша был явно расстроен:
— Он не предупредил, что я приду?
— Он меня ни о чем не успел предупредить, — отозвалась Чармейн. Ей вспомнилась кипа писем под «Дас Цаубербух». Наверное, одну из отчаянных просьб взять в ученики прислал этот юноша, но Потеряшка своим тявканьем не давал додумать эту мысль до конца. — Потеряшка, да замолчи ты! Как тебя зовут?
— Питер Регис, — ответил гость. — Моя мама — Монтальбинская Ведьма. Они с Вильямом Норландом близкие друзья, вот она и устроила, что я буду у него учиться. Песик, помолчи, пожалуйста. Я здесь по праву.
Он стянул мокрый ранец и бросил его на пол. Потеряшка повременил с гавканьем, чтобы совершить вылазку из-под кресла и понюхать ранец — вдруг он опасный. Питер взял стул и повесил на него мокрую куртку. Рубашка под ней была примерно такая же мокрая.
— А тебя? — спросил он, глядя на Чармейн сквозь завесу пузырей.
— Чармейн Бейкер, — сказала Чармейн и пояснила: — Мы называем чародея дедушкой Вильямом, но на самом деле он родственник тетушки Семпронии. Я живу в Норланде. А ты откуда? Почему ты стучался в заднюю дверь?
— Я пришел из Монтальбино пешком, — ответил Питер. — Если хочешь знать, я заблудился, когда
