Чародей и дурак

У Хвата в глазах тоже блестели слезы.

— Ты никогда не запечатывал свое прошлое, Таул. Оно не покидало тебя.

Как может такой ребенок быть столь мудрым? Таул вытер слезы с лица.

— Значит, ты хранишь его уже несколько месяцев, — сказал он протягивая руку к письму. — Пора избавить тебя от этой ноши.

Пергамент был гладким на ощупь и теплым от руки Хвата. Таул поднял глаза и увидел, что Хват исчез.

Таул сел у костра. Полная луна светила на небе, точно лампа. Таул, потупив голову, прочел короткую молитву и сломал печать.

Дорогой Таул!

Если ты читаешь эти строки — значит меня уже нет в живых. Некоторое время назад я узнал, что мне недолго осталось жить, потому я тебе и пишу. Мне нужно кое-что сказать тебе, кое-что объяснить, а мы, может статься, больше уже не встретился. Поэтому я пишу, хотя предпочел бы поговорить с тобой, и надеюсь, что сумею передать в письме все богатство устной речи.

Прежде всего, Таул, я должен сказать тебе, что сердцем я всегда с тобой. Меня постоянно гнетет то, что я поставил перед тобой почти невыполнимую задачу и тем помешал тебе жить собственной жизнью. И я прошу у тебя прошения здесь, в этих строках, ибо я стар и не желаю сходить в могилу с такой тяжестью на душе. Ты добрый человек и охотно простишь меня, я уверен.

А теперь поговорим о твоем странствии. Когда я отправил тебя в путь и в устах твоих звенело пророчество Марода, а в глазах сияло предчувствие победы, я еще многого не понимал. Я не знал ни истинного смысла пророчества, ни роли мальчика, на розыски которого ты отправился. Я был уверен только в том, что речь идет о воине.

За истекшие годы я узнал больше. Теперь я убежден, что те два дома, что должны слиться, — это Брен и Королевства. И союз их приведет к войне. Все так и говорят о том, что войн, подобной этой, мир не знал уже тысячу лет. Если не убить ее в зародыше, она разорит весь континент.

И я боюсь, что Брену будут помогать сверхъестественные силы. Ларн, остров оракулов будет снабжать его нужными сведениями. Оба эти места связаны — не знаю, кем или чем. Ларнский храм должен быть разрушен — только тогда его оракулы перестанут помогать Брену. Брен познает мир лишь в том случае, если будет сокрушен Ларн.

Ларн… Это место преследует меня во сне и, боюсь, не оставит даже за могилой. Таул, найди мальчика. Он один способен уничтожить это проклятое место.

А теперь последнее. — Не только Ларн посещает мои сны: я вижу еще человека с ножом, стоящего надо мной. Каждую ночь он снится мне, и каждую ночь нож опускается, пронзая мне сердце. Боюсь, что однажды я проснусь и увижу это наяву. Во сне человек с ножом — это марионетка, которую водят за ниточки. Он действует не по своей воле.

Таул, кто бы ни убил меня, он не отвечает за мою смерть. Передай ему, что я его прощаю, и пусть он не винит себя. Такой, как я, старик все равно стоит одной ногой в могиле.

Прощай, мой добрый друг, и пусть Борк приведет тебя к цели.

Навсегда остающийся у тебя в долгу.

Бевлин.

Таул опустил письмо на колени и посмотрел в ночное небо. Оно было полно звезд. Странно, что раньше он не замечал, каким миром он дышит, как красивы звезды, как свеж воздух.

Кролик на вертеле миновал стадию готовности, почернел и обуглился. Таул снял его с огня и остудил, чувствуя, что мясо, хоть и горелое, понравится ему. Не выпуская письма, он дотянулся до мешка и достал оттуда меньшую из двух фляг. Раскупорил ее и отпил глоток лучшей Мейборовой браги. Только один. Золотистая жидкость согрела его до самого нутра. Он встал и отошел подальше от стены замка, все так же держа в руке письмо Бевлина.

Перед ним в лунном свете лежала широкая долина. Среди травы темнели деревья, и вдалеке нитью чистейшего серебра струилась вода. Прекрасен был этот вид, тихий и величественный, будто собор. Он был полон покоя и благодати, но прежде всего — прощения. Тихо веял бриз, ласково мерцали звезды, огромное темное небо ложилось бальзамом на душу, и земля бережно держала тело.

Таул не знал, долго ли стоял так, предоставив природе и прощению Бевлина делать свое дело. Когда он наконец вернулся к костру, кролик совсем остыл, но все-таки показался ему вкуснее всего на свете. Таул улегся в теплом кругу света и, прижимая к сердцу письмо Бевлина, уснул быстро и крепко.

IX

— Нет, Боджер. Рану сперва надо промыть вином, а уж потом накладывать мазь. — Грифт лежал на деревянном топчане, окруженный пахучими травами, и руководил собственным лечением. — Круговыми движениями, Боджер, — и не втирай, а вбивай. Да поосторожнее с отростком слепой кишки, Боджер. Повредишь его — и я уже никогда не смогу влюбиться. Отросток — ключ любовных желаний. Без него можно с тем же успехом побрить себе ноги и назваться бабой.

— Я слыхал, некоторые мужчины бреют ноги, Грифт.

Боджер, геройски придерживаясь указаний Грифта, вбивал мазь, хотя втирать было бы куда проще. Рана Грифта все еще кровоточила — не так, как вчера, но довольно сильно.

— Да, Боджер, есть такие, что и в женские платья рядятся. Особенно в Марльсе. Видать, бабы там такие уродки, что… А-ай! — вскрикнул Грифт, когда Боджер нажал прямо на рану.

Его ранила в низ живота солдатская алебарда во время вчерашнего бегства из дома Кравина. И Боджер очень беспокоился за него. Хорошо бы рану посмотрел кто-нибудь понимающий — Таул, к примеру.

— Как ты думаешь, Таул еще вернется к нам, Грифт? — спросил он с напускной беззаботностью.

Грифт тут же позабыл о боли, услышав вопрос: он и жил ради того, чтобы высказывать свое мнение.

— Навряд ли, Боджер, а если и вернется, как он нас найдет? Тут, в винном погребе под мясным двором… Он может пройти прямо над нами и ничего не заметить.

Боджер неохотно кивнул, не отрывая глаз от раны и надеясь в душе, что это один из тех редких случаев, когда его дорогой друг ошибается.

— Джек, если ты не будешь стоять смирно, пока я промываю твой порез, я тресну тебя вот этой миской. — Мелли топнула ногой. Ну почему все мужчины такие упрямые ослы?

— А в ней что-нибудь есть?

Мелли, негодующе фыркнув, подскочила к миске и метнула ее в Джека.

— Сам сейчас увидишь!

Она целила метко, но Джек был скор и разминулся с миской, совершив головоломный прыжок в сторону. Но при этом он врезался в ряд винных бочек, которые раскатились по булыжному полу. Мелли бросилась к нему.

— Ты не ушибся? — спросила она, глядя на Джека, распростертого на сыром полу.

Он потер голову.

— Так миска пустая была?

Мелли не сумела скрыть улыбки, чувствуя себя немного виноватой: не создана она, чтобы быть сиделкой.

— Последние пару дней я ею не пользуюсь, — сказала она, протягивая Джеку руку. — Первые три месяца прошли. Меня не тошнит с того дня…

«С того дня, как ушел Таул», — не смогла выговорить она и отвернулась от Джека. В горле застрял тяжелый ком, который она никак не могла проглотить.