прав. Кровь этого юноши, упавшая на рану Таула, была точно послание от Бога. Они словно разделили святое причастие связавшее их вместе навсегда. И подумать только, что Таул миг назад чуть не убил его!
Прошло около часа с тех пор, как Хват вернулся из дворца. Он поговорил с Кравином, вынужден был прибегнуть к угрозам и заставил-таки лорда сознаться, что Мелли и ее спутникам удалось уйти. Кравин сказал также, что у него в городе есть еще два места, о которых он оповестил Мейбора в их последнюю встречу. Первое — заброшенная конюшня близ восточной городской стены, а второе — винный погреб, расположенный под двором мясника. Таул послал Хвата в конюшню, а сам отправился к погребу.
Обнаружив, что люк заперт, Таул попросту разбил его, использовав для этого колоду мясника. Когда он спрыгнул вниз и оказался в кромешной тьме, на него напал кто-то, и ему ничего не оставалось, как защищаться. Сила и быстрота противника удивили его, но Таулу не встречался еще человек, способный победить его в единоборстве.
И когда он уже собрался перерезать парню горло, вбежала Мелли с фонарем.
За этот свет и за ее крик он вечно должен благодарить ее. Мало того что Мелли послала к нему Хвата с письмом Бевлина — она не дала свершиться великой беде. Теперь Таул и юноша связаны накрепко — и Мелли тоже связывает их.
Отпустив руку юноши, Таул повернулся к Мелли. Она побледнела, и фонарь дрожал в ее руке.
— Я знала, что ты вернешься, — сказала она.
Эти слова, произнесенные ясно и твердо, были самыми прекрасными из всех слышанных Таулом. Эта чудесная смелая женщина верит в него. Все вдруг утратило смысл, кроме ее тепла. Он бросился к ней и заключил ее в объятия. Все преобразилось, и мир ныне дышал светом, радостью и надеждой. Этот новый мир требовал правды.
— Я люблю тебя, — прошептал Таул в темные волосы Мелли. — Я вернулся затем, чтобы сказать тебе это.
— Я тоже люблю тебя, — ответила она.
Его сердце едва вы несло это. Сначала прощение Бевлина, потом поединок с человеком, которого Таул искал многие годы, а теперь Мелли. Таул крепко прижал ее к себе. Она была здесь, живая и прекрасная ему не верилось, что она принадлежит ему.
Наконец Мелли высвободилась и спросила:
— Что такое произошло между вами?
Таул подозревал, что Мелли уже и так все знает.
— Я нашел того, кого искал.
Джек смотрел на них с непроницаемым лицом.
— Джека, — кивнула Мелли. — Вчера он спас мне жизнь, а полгода назад освободил из темницы Баралиса, а еще раньше прогнал разбойника, который напал на меня у большой дороги.
Мелли протянула руку, Джек взял ее и поднес к губам.
— А ты, — сказал он, глядя в глубокую синеву ее глаз, — вела меня, беспомощного, по лесу, хотя могла бы бросить.
Таул, глядя на Джека и Мелли, коснулся рукой их плеч. Он был рад, что они давно знают друг друга: ему казалось, что это правильно, что так и надо. Только их дружбы недоставало, чтобы замкнуть круг, и Таул принял ее всем сердцем. Джек, оберегавший Мелли в то время, когда Таул ее еще не знал, был как нежданный подарок судьбы. Этим он стал Таулу ближе, чем тот мог надеяться. Теперь они вместе будут печься о благе Мелли и ее ребенке.
— Таул, — тихо сказала Мелли, — у нас Грифт тяжело ранен.
Из них троих она легче всего освоилась с происшедшим и первая вспомнила о будничных заботах.
Таул встал на ящик, подтянулся за края люка и взял свой мешок, лежавший там.
— Пойдемте к нему.
В последующие часы Таул занимался только Грифтом. Он очистил его рану волшебной ореховой корой, прижег порванные сосуды, зашил рану и напоил больного отваром ивовой коры от лихорадки и воспаления. Потом втер в мускулы Грифта пригоршню жира и дал ему мерку браги вместо снотворного.
Когда он закончил, стало светать. Джек и Мелли все это время помогали Таулу — грели железо, кипятили кору и внимали советам Грифта. В эти же часы явился и Хват. Он, как и Мелли, почти не удивился тому, что мальчик из пророчества вдруг нашелся сам, — только кивнул с умным видом и изрек:
— Скорый всегда говорил, что ставить надо только на неожиданное.
Теперь он спал, свернувшись на топчане в углу большой комнаты и посапывал со всей беззаботностью юности. Боджер прикорнул рядом с Грифтом, а Мейбор в своей дальней комнате так и не проснулся. Но Джек и Мелли бодрствовали. Таул посмотрел на них. Мелли совсем измучилась: под глазами у нее легли темные круги, и руки, складывающие одеяло, дрожали. Джек тоже устал и сидел на винном бочонке, понурив голову.
— Давайте-ка поспим немного, — сказал Таул, положив руку ему на плечо. — Теперь уж поздно для разговоров. Потолкуем обо всем завтра.
Джек через силу улыбнулся.
— Мне кажется, будто за эту ночь я побывал в раю, в аду и во всех местах, что лежат между ними.
Таул улыбнулся в ответ:
— Не тебе одному это кажется.
X
Тавалиск ел рыбу. Не какую-нибудь, а ту самую, которую принес ему в банке Гамил. Повар изжарил ее целиком: с головой, кишками и плавниками. Тавалиск взял рыбку за хвост и сунул в рот, хрустя чешуей.
Потом проглотил ее, предварительно выплюнув чешую в салфетку. Вот так-то! Теперь этот чертенок будет знать, как кусать руку, которая его кормит.
Позади послышались шаги, сопровождающиеся покашливанием.
— Входи, Гамил, — со вздохом молвил архиепископ. — Дверь открыта, как видишь.
Двери во дворце были распахнуты настежь — все двери, все окна и все девичьи корсажи. В Рорне стояла невыносимая летняя жара. Город смердел, и даже на священных землях дворца разило гнилью и тухлятиной.
Тавалиск плохо переносил жару. Его жирные телеса в эту пору источали весьма неприятные запахи, и тонкий шелк подмышками не просыхал от пота. Летом, когда не хотелось даже думать о том, чтобы сдвинуть с места грузное тело, воспоминания архиепископа обращались к далекому прошлому.
Он не всегда был так толст. В юности он был красив, слишком красив, по мнению многих, с пухлыми чувственным губами и нежной кожей, не знавшей прикосновения бритвы. Ему было всего семь лет, когда умерла мать. Он оказался и улице и вскоре понял, как может хорошенький мальчик заработать себе на жизнь в городе, полном священников. Он караулил их у больших силбурских библиотек или сидел на ступеньках домов, где собирались высшие чины Церкви. Здесь его краса успешно привлекала взоры ученых, клириков и дворян.
Сперва он брал за услуги три медяшки, потом две серебряные монеты, потом золотой.
Все прочие мальчики собирались около старого рыбного рынка, освященного обычаем места подобных встреч, — но только не он. Тавалиск знал, что он особенный, не такой, как все. Он не имел дела ни с лавочниками, пропахшими собственным товаром, ни с крестьянами, приезжавшими в город за провизией. Он общался только с высшими слоями силбурского общества. От них лучше пахло, они чаще мылись — их превосходство сказывалось во всем.
Любовью, правда, они занимались так же, как и все прочие.
В ту пору Тавалиск понял, как важна внешность. Чтобы привлечь взоры людей, которыми он восхищался, он стал одеваться как дворянский сын, попавший в несчастье. Он сменил все: голос, осанку,
