балета вокруг меня, угадываю, что говорят мне движения существ, которые приближаются, остаются или удаляются. Потом я, как и все, теряю нить до следующей грубой, и всетаки фрагментарной очевидности.
Я шел от Гурджиева. Нежная дружба связывала меня с Андре Бретоном. Через него я познакомился с Рене Аллео, историком алхимии. Однажды, когда мне понадобился научный консультант для серии научнопопулярных книг, Аллео познакомил меня с Бержье. Речь шла о работе для пропитания, и я мало думал о науке, все равно, популярной или нет. Однако эта совершенно случайная встреча на долгое время определила мою жизнь, соединила и ориентировала все самые значительные интеллектуальные и духовные влияния, которые я испытывал от Вивекананды до Генона, от Генона до Гурджиева, от Гурджиева до Бретона, и в зрелом возрасте привела меня к исходной точке: к моему отцу.
За пять лет напряженной и счастливой совместной работы, исследований и размышлений мы подошли к. новой, и как кажется, перспективной точке зрения. Это то, чем занимались, хотя и на свой лад, сюрреалисты лет тридцать назад. Но мы вели свои поиски подругому: мы шли не от сна и подсознания, но со стороны сверхсознания и высших состояний сознания.
Мы назвали созданную нами школу «школой фантастического реализма», поскольку она, при всей симпатии ко всякого рода интеллектуальному эзотеризму, к причудливому и живописному не выставляет, впрочем, его на всеобщее обозрение.
«Путешественник упал замертво, пораженный живописью», — говорил Макс Жакоб. Мы не отрываемся от корней, не изучаем периферии реальности — напротив, мы пытаемся устроиться в ее центре. Нам кажется что разум, как только он будет сверхактивизирован, обнаружит фантастическое в самом сердце реальности. Фантастическое, которое зовет не к бегству, но, скорее, к глубокому приятию действительности.
От недостатка воображения литераторы и художники ищут фантастическое гдето вне реальности, в облаках. Однако фантастическое. как и другие ценности, должно быть вырвано из чрева земли, из реального. И подлинное воображение — нечто совсем иное, чем бегство в ирреальное. «Никакая способность ума не достигает больших глубин, чем воображение; оно — великий ныряльщик».
Фантастическое обычно определяют как нарушение естественных законов, как проявление невозможного. Для нас это вовсе не так. Фантастическое — это наглядная демонстрация естественных законов, непосредственный контакт с действительностью, не профильтрованный через покрывало интеллектуального оцепенения, привычек, предрассудков, конформизма.
Современная наука говорит нам, что за видимым есть сложное невидимое. Стол, стул, звездное небо в действительности совершенно отличны от того представления, которое мы о них составили. Именно в этом смысле Валери говорил, что в современном сознании «чудесное и позитивное заключили удивительный союз». Мы попытались показать как можно более ясно, что такой союз между чудесным и позитивным действителен не только в области физических и математических наук. То, что верно для этих наук, несомненно, верно и для других аспектов существования: антропологии, например, или современной истории, или индивидуальной психологии… или социологии. То, что играет роль в естественных науках, вероятно, важно и в науках, изучающих человека. Очень трудно соединить эти представления, потому что в науке о человеке собрались все предрассудки, включая те, которые сегодня уже изгнаны из точных наук. И в области, такой близкой нам и такой волнующей, исследователи беспрестанно пытались все свести в одну систему, чтобы наконец ясно увидеть: Фрейд способен даже «Капитал» объяснить с позиций психоанализа.
Когда мы говорим «предрассудки», то правильнее было бы сказать «суеверия». Существуют суеверия древние и современные. Для некоторых людей непонятно развитие цивилизации, если не допустить у самых ее истоков существование Атлантиды. Для других — достаточно марксизма, чтобы объяснить появление Гитлера. Некоторые видят во всяком гении Бога, другие же замечают только его пол. Мы хотели бы сделать ощутимым союз между чудесным и позитивным в отдельном человеке или в человеке общественном, так же, как он ощутим в биологии, в физике или в современной математике, где о нем говорят очень открыто и прямо: об «Ином Абсолютном», о «запрещенном свете» и «мере Странности».
«На космическом уровне вся современная физика учит нас тому, что только фантастическое имеет шансы быть истинным», — сказал Тейяр де Шарден. Но для нас «феномен человека» должен также измеряться на космическим уровне. Об этом говорят самые древние и мудрые книги. Об этом же свидетельствует и наша цивилизация, которая начинает запускать ракеты к другим планетам и ищет контакт с иными разумными существами. Так что наша позиция — это позиция свидетелей реальностей нашего времени.
При ближайшем рассмотрении в нашей позиций, которая вводит фантастический реализм естественных наук в сферу науки о человеке, нет ничего оригинального. Мы отнюдь и не претендуем на оригинальность. В идее применения математики к гуманитарным наукам нет действительно ничего потрясающего, однако она дала действительно новые и важные результаты. Идея о том, что Вселенная, может быть, совсем не то, что мы о ней знаем, не оригинальна: но посмотрите, сколь многое перевернул Эйнштейн, применив ее. Наконец очевидно, что такая работа, как наша, написанная с максимальной честностью и минимальной наивностью, должна вызвать немало вопросов. Мы не думаем, что какаянибудь система, как бы искусна она ни была, могла бы полностью осветить совокупность всего живого. Даже будучи марксистом, не стоит игнорировать то, что Гитлер иной раз с достоинством утверждал, что он связан с Высшим Неизвестным. И как бы ни поворачивали во все стороны медицину Пастера, из нее долго не могли сделать выводов, что болезни вызываются животными, слишком маленькими, чтобы их можно было увидеть. Тем не менее, возможно, что существует глобальный и окончательный ответ на все наши вопросы и что мы просто его не услышали. Ничто не исключено. Мы не открыли никакого «гуру», не стали последователями нового мессии, не предлагаем никакой доктрины. Мы старались открыть читателю как можно больше дверей, и, так как большая их часть открывается вовнутрь, мы просто отошли в сторону, чтобы дать ему пройти.
Повторяю: фантастическое в наших глазах — это не воображаемое. Но воображение, примененное к изучению действительности, показывает, что между чудесным и позитивным граница очень тонка — это граница между видимым и невидимым мирами. Существует мир, а может быть, и много миров, параллельных нашему. Я думаю, что мы не взялись бы за эту работу, если бы в течение нашей жизни нам не приходилось чувствовать себя реально, физически, в контакте с другим миром. У Бержье это произошло в Маутхаузене. Со мной это произошло у Гурджиева. Обстоятельства очень различные, но сущность фактов одна и та же.
Американский антрополог Лорен Эйели, мысль которого близка к нашей, рассказывает прекрасную историю, которая хорошо выражает то, что я хочу сказать.
«Встреча с другим миром, — говорит он, — это не только выдумка. Это может случиться с людьми реально. С животными так же. Порою границы скользят или пересекаются: достаточно быть на месте в нужный момент. Я видел, как это случилось с вороной. Эта ворона — моя соседка. Я никогда не причинял ей ни малейшего зла, но она заботится о том, чтобы держаться на вершинах деревьев, летать высоко и избегать людей. Ее мир начинается как раз там, где останавливается мое слабое зрение. Однако както утром все было погружено в исключительно густой туман, и я брел к вокзалу ощупью. Неожиданно на высоте моих глаз появились дна огромных черных крыла, впереди которых торчал гигантcкий клюв, — и все произошло молниеносно: ворона издала крик ужаса, такой, подобного которому я никогда больше не желал бы услышать. Этот крик мучил меня всю вторую половину дня. Мне пришлось смотреть в зеркало и спрашивать себя: что же во мне такого возмутительного.
В конце концов я понял. Граница между нашими двумя мирами соскользнула изза тумана. Ворона, думавшая, что летит на обычной для себя высоте, вдруг увидела потрясающее зрелище, которое для нее противоречило всем законам природы. Она увидела человека, идущего по воздуху, в самом центре вороньего мира. Она встретилась с демонстрацией самой абсолютной странности, какую только может вообразить ворона — увидела летающего человека…
Теперь, заметив меня сверху, она возмущенно каркает, и я узнаю в этих звуках неуверенность ума, мир которого потрясен. Она уже не такая, она никогда больше не будет такой, как другие вороны…» Эта книга — не роман, хотя намерение было романтичным. Она не относится к жанру научной фантастики, хотя соседствует с мифами, питающими этот жанр. Она не являет собою коллекцию странных фактов, хотя Ангел
