«перебоями» жизненной силы, в порядке наказания, эти «новые» создания (в особенности, евреи) подражают человеку и ревнуют его, но не принадлежат к его породе. «Они так же далеки от нас, как породы животных от подлинной человеческой породы», — так буквально сказал Гитлер ужаснувшемуся Раушнингу, обнаружившему внезапно у фюрера еще более безумное видение, чем у Розенберга и всех теоретиков расизма. «Это не значит, — уточнил Гитлер, — что я называю еврея животным. Евреи гораздо дальше от животного, чем мы». Поэтому уничтожить еврея — вовсе не значит совершить преступление против человечества: евреи не являются частью человечества. «Это — существо, чуждое естественному порядку».
Именно поэтому некоторые заседания суда в Нюрнберге были лишены смысла. Судьи не могли вести никакого диалога с теми, кто был ответствен за преступления, и которые к тому же по большей части исчезли, оставив на скамье подсудимых лишь исполнителей. Два мира присутствовали там, не соприкасаясь друг с другом. Это было все равно что пытаться судить марсиан, исходя из основ человеческой цивилизации. Это и были марсиане. Они принадлежали к миру, отделенному от нашего, известного нам на протяжении шести или семи веков. Цивилизация, полностью отличная от того, что принято называть цивилизацией, упрочилась в Германии за несколько лет, а мы и не отдавали себе в этом отчета. Ее инициаторы не имели в основном никакой интеллектуальной, моральной или духовной связи с нами. Помимо внешних форм, они в остальном были нам так же чужды, как аборигены' Австралии (в действительности те гораздо ближе). Нюрнбергские судьи старались не замечать, что они столкнулись с этой реальностью. В известной мере речь и в самом деле шла о том, чтобы набросить покрывало на эту реальность, чтобы она исчезла под ним, как при фокусе иллюзиониста. Речь шла о поддержании постоянства и универсальности гуманистической картезианской цивилизации, и требовалось лишь, чтобы обвиняемые добровольно или силой были включены в эту систему. Это было необходимо. Речь шла о поддержании в равновесии западного сознания. Понятно, что мы и не думаем отрицать благодетельность Нюрнбергского трибунала. Мы лишь делаем раскопки для нескольких любителей, умудренных опытом и снабженных масками.
Наш ум отказывается допустить, что нацистская Германия воплотила цивилизацию, не имеющую ничего общего с нашей. Именно это, и ничто иное, оправдывает последнюю войну, одну из немногих, известных нам в истории, где ставка действительно была крайне существенной. Должно было восторжествовать одно из двух пониманий человека, Неба и Земли — гуманистическое или магическое. Сосуществование было невозможным, в то время как легко себе представить сосуществующими марксизм и либерализм: они покоятся на одном и том же основании, они принадлежат к одному и тому же миру. Но мир Коперника — это не мир Плотина; они противостоят друг другу в самой своей основе, и это верно не только в плане теоретическом, но и в плане социальной, духовной, интеллектуальной, эмоциональной жизни.
Сохранившееся у нас детское воспоминание о различии между «цивилизованным человеком» и тем, кто им не является, мешает нам сделать страшное допущение, что за Рейном в кратчайший срок могла возникнуть иная цивилизация. Чтобы почувствовать это, нам нужны головные уборы из перьев, тамтамы, хижины. Но гораздо легче было бы сделать «цивилизованным» колдуна племени банту, чем связать с нашим гуманизмом Гитлера, Гаусхофера или Гербигера. Однако германская техника, германская наука, германская организация, сравнимые с нашими, скрывали от нас эту точку зрения. Потрясающая новизна нацистской Германии в том, что магическая мысль впервые взяла себе в помощники науку и технику.
Интеллигенты, поносящие нашу цивилизацию и обращающиеся к духу древних лет, всегда были врагами технического прогресса — например, Рене Генон, Гурджиев или бесчисленные индусы. Но нацизм был средой, где магический дух захватил очаги технического прогресса. Ленин говорил, что «социализм — это советская власть плюс электрификация всей страны». Гитлеризм — это, в известном смысле, магия плюс бронированные дивизии.
Одно из самых прекрасных произведений нашей эпохи называется «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери. Этот человек, страшившийся цивилизации роботов, полный гнева и милосердия, — не автор научной фантастики, как считают во Франции, а религиозный художник. Он выбирает темы, пользуясь самыми современными соображениями, но если он предлагает читателю путешествия в будущее и в Космос, то лишь затем, чтобы раскрыть внутреннюю сущность человека и свое нарастающее беспокойство.
В начале «Марсианских хроник» люди запускают первую межпланетную ракету. Она достигнет Марса и установит впервые контакты с другими разумными существами. Мы в январе 1999 г.: 'Мгновением раньше была зима в Огайо, с его закрытыми дверьми и окнами, со стеклами, подернутыми инеем, с бахромой сосулек на краях крыш… Потом долгая волна жары подмела городок. Волна обжигающего воздуха, как если бы раскрыли дверцу духовки. Горячее дыхание коснулось домов, кустарников, детей. Сосульки, отвалившись и разбившись, стали таять. Ракетное лето. Новость распространялась из уст в уста в больших открытых домах. Ракетное лето. Обжигающее дыхание пустыни растворяло на окнах ледяные арабески… Снег, падавший с холодного неба на город, превращался в горячий дождь прежде, чем достигал земли. Ракетное лето.
Стоя у дверей, где вода струилась у самого порога, жители смотрели, как алело небо…' То, что произошло потом с людьми в книге Брэдбери, будет печальным и горестным, потому что автор не думает, что прогресс душ может оказаться связанным с прогрессом вещей. Но в прологе он описывает это «ракетное лето», делая акцент на архетипе человеческой мысли — обещании вечной весны на Земле. В тот момент, когда Человек касается небесной механики и заводит новый мотор, здесь, на Земле, происходят великие перемены. Все отражается во всем. В межпланетных пространствах, где с этих пор проявляет себя человеческий разум, происходит цепная реакция, влияющая на земной шар, где меняется температура. В тот момент, когда человек завоевывает не только небо, но и «то, что по ту сторону неба», в момент, когда происходит великая материальная и духовная революция во Вселенной, когда цивилизация перестает быть человеческой и становится космической, все меняется и на Земле.
Стихии больше не подавляют человека, вечная сладость, вечное тепло обволакивают шар. Лед, призрак смерти, побежден. Холод отступает. Обещание вечной весны исполнится, если человечество выполнит свою божественную миссию. Если оно вольется во всемирное Все, вечно теплая и цветущая Земля будет его вознаграждением. Силы холода, являющиеся силами одиночества и лишения, будут побеждены силами огня.
Ассимиляция огня с духовной энергией — это уже другой архетип. Тот, кто несет в себе эту энергию, несет в себе огонь. Каким бы странным это ни казалось, но Гитлер был убежден, что там, где он продвигается вперед, холод отступает. Это мистическое убеждение отчасти объясняет то, как он руководил кампанией в России.
Гербигерианцы, заявившие, что они способны предсказать погоду на всей планете на месяцы и даже годы вперед, провозгласили, что зима предстоит довольно мягкая. Но было и другое: вместе с теми, кто веровал в вечный лед, Гитлер был глубоко убежден, что он заключил союз с холодом и что снега русских долин не смогут задержать его продвижение. Человечество под его руководством войдет в новый цикл огня. И оно входило. Зима отступает перед легионами — носителями пламени.
Хотя фюрер уделял исключительное внимание материальному снабжению своих войск, он дал солдатам для русской кампании только жалкое дополнение к одежде: шарф и пару перчаток.
А в декабре 1941 г. термометр внезапно опустился ниже сорока. Предсказания оказались ложными, пророчества не осуществились, стихии восстали, звезды в своем движении вдруг перестали работать на «мессию». Лед торжествовал над огнем. Автоматическое оружие отказало, когда смазка замерзла. Синтетическое топливо разлагалось в баках под действием холода на два негорючих компонента. В тылу застывали локомотивы. Люди умирали в шинелях и в форменных ботинках. Самое легкое ранение приговаривало их к смерти. Тысячи солдат, присев на земл. о, падали с отмороженными задами. Гитлер отказывался верить этому первому разногласию между мистикой и реальностью. Генерал Гудериан, рискуя быть разжалованным и даже казненным, вылетел в Берлин, чтобы ввести фюрера в курс дела и просить дать приказ об отступлении.
«Холод, — ответил Гитлер, — это мое дело. Атакуйте». Так весь боевой бронированный корпус, захвативший Польшу за 18 дней, а Францию — за месяц, армии Гудериана, Райнгардта и Геппнера, колоссальный легион завоевателей, который Гитлер называл своими бессмертными, иссеченный ветром, охваченный льдом, погибал в снежной пустыне, чтобы доказать, что мистика действеннее, чем земная реальность.
Тем, кто остался от этой великой армады, пришлось бросить все и устремиться к югу. Когда следующей весной войска оказались на Северном Кавказе, состоялась странная церемония. Три
