Значок шумерской письменности, используемый таким образом с учетом только его звуковой оболочки безотносительно предмета, который он первоначально изображал, известен нам как «силлабограмма». Один и тот же значок мог, конечно, быть пиктограммой или силлабограммой в зависимости от того, как его использовали. На самом деле шумерские писцы очень быстро упростили формы своих изначальных пиктограмм, так что вскоре в большинстве из них уже нельзя было узнать рисунки (рис. 26).
На этой стадии слово «пиктограмма» уже больше не подходит, так что вместо этого используется термин «идеограмма» или «логограмма». Но принцип остается, и один и тот же символ мог быть и идеограммой, и силлабограммой в соответствии с тем, как его применял писец.
По мере развития идеи использовать письменность для записи более сложных вещей, чем простые списки, система силлабограмм развивалась в том направлении, чтобы с большей точностью отражать другие вещи. Вначале написанное предложение было всего лишь очень грубым вариантом, приблизительно соответствующим сказанному предложению, так как невозможно было отразить все мелкие элементы речи с такими значениями, как «к», «с», «от», «из» и так далее. К примеру, идеограмма слова «царь» произносилась как «лугала» (или, возможно, просто «лугаль»), и в реальной шумерской речи слова «царя» и «к царю» произносились бы соответственно как «лугал-ак» и «лугала-ра» (или как-нибудь очень близко к этим формам). В самой древней письменности эти суффиксы были бы опущены, и, если писец хотел написать «царя», «к царю» или любую из других упомянутых форм, он просто написал бы идеограмму «лугала» и предоставил бы читателю этого документа решать по общему содержанию, какую форму слова он имел в виду. (Из нашей практики пропускать соответствующие слова в телеграммах мы знаем, что это не делает написанное непонятным, хотя, безусловно, ограничивает его возможности.) Пока на шумерском языке писали только простые вещи, первоначальная система не вызывала трудностей, но, как только делались попытки записать что-то более сложное, могла возникнуть неясность. Шумеры, которые уже изобрели концепцию силлабограммы в связи с именами собственными, преодолели это затруднение, применяя тот же самый принцип. Давайте предположим, что шумерский писец хотел изобразить, избегая возможной двусмысленности, слова «к царю», то есть «лугала-ра». Еще не существовало символа для слога «ра» в значении «к», зато существовал глагол «ра», означавший «ударить», у которого имелась идеограмма. Используя идеограмму «ра – ударять», но не обращая внимания на ее первоначальное значение и думая только о ее звуковой оболочке, писец мог легко изобразить «лугала-ра», то есть «к царю». (Как только такая система прочно вошла в практику, слова «лугала-ра» уже нельзя было спутать с предложением, означающим «царь ударил», так как в живой шумерской речи последнее имело бы несколько других элементов, которые пришлось бы записать, если бы имелось в виду такое предложение.)
В конце концов, самым важным последствием использования силлабограмм была предоставляемая ими возможность точно изображать на письме языки, отличные от шумерского. Главным языком, о котором здесь идет речь, был семитский язык, который мы называем аккадским. К 2500 г. до н. э. в Месопотамии было уже много семитов, и было очень кстати иметь возможность отражать в письменном виде язык этого народа. Для простых или обычных высказываний идеографическое письмо подходило и для аккадского, и для шумерского языков. Чисто идеографическое письмо могло, однако, быть очень двусмысленным в более сложных высказываниях на аккадском языке, и поэтому часто слоговое письмо оказывалось жизненно необходимым. Как следствие использования слогового принципа, к 2400 г. до н. э. писали уже на аккадском языке, и его же повсеместно использовали для довольно-таки длинных надписей спустя век. К древневавилонскому периоду (начало 2-го тысячелетия до н. э.) по-аккадски было так удобно писать при помощи слоговой клинописи, что мы находим не только своды законов, деловые документы, литературные произведения и религиозные сочинения, написанные на нем, но и тысячи официальных и личных писем.
Письменность зародилась как средство записи экономических данных (для приема и выдачи товаров храмовыми властями), но вскоре она оказалась удобным инструментом для достижения других целей. Подобно тому как многие люди в наше время коллекционируют и классифицируют марки или наклейки со спичечных коробков, шумерские писцы тоже имели страсть к коллекционированию, но они коллекционировали и систематизировали сведения об их собственной цивилизации, особенно о религии, языках и экономике. Студенты учились клинописи, переписывая такие перечни. Уже в начале второй четверти 3-го тысячелетия до н. э. писцы составляли списки имен богов и более мирских вещей, таких, как домашние животные и предметы домашнего обихода. Этот процесс продолжался и развивался, дав в конце концов то, что представляет собой фактически обширные словари шумерского и аккадского языков, которые, как оказалось, представляют собой огромную ценность для современных ассириологов для понимания этих языков.
Может показаться странным, но писцы начали более или менее широко применять письменность в области, которую мы бы назвали «литературой», лишь по прошествии тысячи лет после изобретения письменности. Но это не так странно, как кажется на первый взгляд. Древняя литература представляла собой произведения, которые нужно было декламировать и слушать, а не читать молча. Сравнение с музыкой может сделать понятным такое отношение к литературе в древности. Музыку можно перевести в партитуру, которую может прочесть любой, имеющий соответствующую подготовку; но большинство из нас согласились бы с тем, что нельзя сказать, что музыкальное произведение состоялось, пока его не сыграет исполнитель. То же самое отношение было у древних людей и к литературе: она только тогда начинала реально существовать, когда ее декламировали перед аудиторией (возможно, в сопровождении мимического представления). Пока шумерская культура жила полной жизнью, ее литературные произведения устно передавались от умелого чтеца (возможно, подвизавшегося при дворе или храме) к его ученикам; не было нужды записывать такие сочинения.
Однако сразу после 2000 г. до н. э. литературные сочинения на шумерском языке вдруг стали появляться в больших количествах, так что в настоящее время известны около пяти тысяч шумерских «литературных» табличек или их фрагментов. Наши знания о шумерской литературе зависят почти полностью от продукции этого периода. Причиной изменения ситуации является в основном то, что шумерский язык быстро стал выходить из употребления. В результате литературные произведения больше не могли передаваться устно, как раньше, и могли быть надежно сохранены только в письменном виде. Тенденция записывать тексты усиливалась необходимостью того, чтобы ученики специально изучали язык, который был жизненно важен для их культурных традиций, но который уже не выучивали, сидя на коленях матери, и не применяли автоматически в повседневной жизни.
С целью обучения писцов шумерскому языку появились школы. Вероятно, своего рода школы существовали и в 3-м тысячелетии до н. э., так как среди некоторых из самых первых найденных образцов письменности имеются перечни символов, которые, очевидно, были написаны для отработки практики их написания. Но самая обширная информация о школах писцов, полученная нами, датируется только первой четвертью 2-го тысячелетия до н. э. Эта информация доходит до нас в виде текстов, написанных на шумерском языке людьми, обучавшимися в этих самых школах, и они дают нам подробные сведения о том, что в них происходило. В работе над восстановлением и переводом этих текстов ведущую роль сыграли два современных ученых, С.Н. Крамер из Филадельфии и К.Дж. Гэдд из Британского музея и Лондонского университета, и вся последующая информация почти полностью основывается на их исследованиях.
Во-первых, ясно, что на практике образование было доступно не всем, а было в основном привилегией сыновей (а может быть, иногда и дочерей) богатых и влиятельных людей, которые могли позволить себе в течение долгого времени содержать своих детей, которые не занимались производительным трудом. Изучение происхождения нескольких сотен писцов показывает, что они все были сыновьями таких людей, как губернаторы, высокопоставленные государственные чиновники, жрецы или писцы. Иногда ребенку из бедной семьи или сироте могло повезти настолько, что его посылали в школу, если его усыновлял состоятельный человек.
Иногда считают, что школы обязательно были при храмах. Такое вполне могло быть в некоторых местах и в отдельные периоды, но это было явно не так в период сразу после 2000 г. до н. э. Это совершенно ясно,
