Популярная история евреев

Тору и Талмуд и обратиться к своего рода естественной религии.

Но среди второго поколения маскилим были и такие, кто был одновременно просвещен и знающ в иудаизме, верен его кредо, но владел светской методологией. Исаак Маркус Йост (1793—1860), директор школы из Центральной Германии, написал 9-томную историю израильтян, которая стояла на полпути между традиционным иудейским и современным светским подходами. Будучи первой работой такого рода, она произвела впечатление на нееврейскую публику. Но еще важнее была деятельность настойчивого, трудолюбивого и изобретательного Леопольда Цунца (1794—1886), который посвятил всю свою долгую жизнь обновлению еврейского учения, модернизации его в «научном» духе.

Цунц и его друзья в посленаполеоновский период называли свою работу Wissenschaft des Judentums – Наукой иудаизма. Они начинали с большим шумом в 1819 году, сразу после того, как бунты «хеп-хеп» показали, сколь хрупким было принятие евреев даже в современно мыслящей Германии. Они основали Общество еврейской культуры и науки, целью которого являлось исследование природы иудаизма современными научными методами и демонстрация универсального характера еврейских знаний. У них имелся институт, где читались лекции по еврейской мысли и истории, и журнал. Они начинали с допущения, что некогда евреи сделали огромный вклад во всемирную культуру, но затем впали в узкий религиозный «антикварианизм». Однако еврейская мысль может вновь возродиться. «Евреи должны снова показать свой характер как смелые друзья, работающие во имя общечеловеческой задачи», – писал один из основателей движения, Иммануил Вольф, в первом номере их газеты «Цайтунг». «Они должны поднять себя и свои принципы на научный уровень… если некогда должна возникнуть некая связь, объединяющая человечество, то эта связь – наука, наука чистого разума».

Все бы хорошо, но возникал целый ряд возражений. Первое – практическое. В 1819 году немецкие евреи были лишь наполовину эмансипированы. До какой степени можно посвятить свою жизнь светским исследованиям и оставаться евреем? Одним из наибольших энтузиастов среди основателей общества был Эдуард Ганс (1798—1839), блестящий молодой лектор по истории юриспруденции в Берлинском университете, где его курсы пользовались большим успехом. Но путь к академической карьере был напрочь перекрыт его иудаизмом. Другие оказались в подобном же положении. «Связь чистого разума» еще не существовала, и для большинства из них жертва, приносимая иудаизму, была слишком велика. Общество было распущено в мае 1824 года. На следующий год Ганс крестился и двинулся по пути к профессуре и славе. Несколько видных членов пошли тем же путем. Многие ортодоксальные евреи, которые с самого начала подозрительно наблюдали за их деятельностью, закивали головами с видом мудрецов: вот куда ведет секуляризация – к утрате веры.

Цунц же продолжал стоять на своем. Он перевел огромное количество еврейской литературы, особенно мидрашим и литургической поэзии. Он развил философию еврейской истории. Он внес свой вклад в энциклопедии. Он посещал все крупные библиотеки в поисках материала; его не пустили только в библиотеку Ватикана. Но его деятельность породила второе возражение против «еврейской науки»: не противоречит ли она подлинному духу иудаизма? На что он действительно очень надеялся, так это на энциклопедию еврейской интеллектуальной истории. Здесь, например, можно было бы рассмотреть место еврейской литературы в ряду других великих литератур мира. Он говорил, что хотел бы освободить еврейскую литературу от богословия и «поднять на исторический уровень». Но что означает эта историчность? На практике это означает – принять, как Цунц и принял, что история евреев, главная тема их литературы, просто является элементом мировой истории. Как и все в Германии, Цунц находился под влиянием гегелевских идей о прогрессивном развитии от низших форм к высшим и неизбежно прикладывал эту диалектику к иудаизму. Был лишь один период в еврейской истории, говорил он, когда внутренний дух и внешняя форма соответствовали друг другу, и тогда они оказались в центре мировой истории. Было это во времена древнего содружества. Позднее евреи оказались в руках других народов. Их внутренняя история превратилась в историю идей, а внешняя история – в цепь нескончаемых страданий. Цунц считал, что рано или поздно возникнет некая гегелианская вершина мировой истории, в которой сойдутся все направления исторического развития – это и будет мессианская эпоха. Когда это случится, и Талмуд и все, на что он был направлен, не будет иметь никакого значения. Тем временем евреи должны показать, опираясь на свою новую историческую науку, что они сделали свой вклад в это свершение. И их задача – сделать так, чтобы очищенное богатство иудейских идей стало частью общей сокровищницы просвещенного человечества.

Перспектива в высшей степени привлекательная, но это ведь совсем не иудаизм. Благочестивый еврей – а другого просто не может быть – не признает существования двух форм знания – священной и светской, есть только одна. Более того, есть только одна легитимная цель его приобретения: узнать доподлинно волю Божью, дабы ей повиноваться. Следовательно, «наука иудаизма» как отдельная академическая дисциплина противоречит еврейским верованиям. Хуже того, она совершенно противоположна истинно еврейскому отношению к занятиям. Как говорил рабби Хийя в IV веке: «Если человек изучает Закон, не собираясь выполнять его, то лучше бы ему вовсе не родиться». Настоящий еврей не считает еврейскую историю пусть самостоятельной, но частью мировой истории, наряду с историями других народов. Нет, для них еврейская история – это и есть история. Они верили, что без Израиля не было бы мира, а раз так – то не было бы истории. Бог создавал много миров, но разрушал их как неудовлетворительные. Нынешний мир он создал для Торы, и тот удовлетворил его. Но если бы Израиль, которому Он предложил Тору, отверг ее – а ряд ученых талмудистов считали, что дело было очень близко к этому, – то мир просто вернулся бы к изначальному бесформенному состоянию. Поэтому разрушение Второго Храма и конец восстания Бар-Кохбы были эпизодами не еврейской, а всеобщей истории, в ходе которой Бог сказал (согласно таннаим): «Горе детям, за грехи которых Я разрушил дом Мой, сжег Храм Мой и рассеял их среди народов мира». С этого момента евреи прекратили писать историю, ибо истории, как они ее понимали, не стало. Она прекратилась и возобновится лишь с приходом мессии. Все, что происходило в промежутке, быстро забудется, подобно тому (как объяснял рабби Натан), как принцесса-невеста забудет шторм во время своего путешествия по морю, стоит ей прибыть в страну царя, за которого она собирается выйти замуж.

В итоге, хотя Цунц представил в «научном» виде еврейскую историю и мысль как вклад в мировую копилку и это могло произвести определенное впечатление на нееврейское общество, оно вызвало неприятие значительной части иудаистов. Это представление было подвергнуто сокрушительной (а с позиций религиозных – не требующей ответа) критике раввином Самсоном Рафаэлем Гиршем (1808—1888), блестящим выразителем мнения ортодоксов XIX века. Этот гамбургский еврей, который 37 лет прослужил раввином во Франкфурте, вовсе не был мракобесом. Начнем с того, что он прекрасно писал по-немецки. Изложение им иудаистской веры, рассчитанное на молодежь и опубликованное под названием «Девятнадцать писем об иудаизме» (1836), оказалось весьма эффективным. У него не было возражений против светского образования, как раз напротив. Он часто цитировал работы Гамалиила по поводу того, что и знание Торы, и мирские познания являются достойными объектами для изучения. Идеальный «муж Израиля, – говорил он, – это просвещенный еврей, который соблюдает заповеди». Тем не менее, существует бесконечная разница, настаивал он, между евреями, которые используют светские знания, и светским знанием, которое поглощает иудаизм. Израиль был не светской, а духовной общиной. Поэтому любая наука, которая имела дело с евреями как общиной, становилась неизбежно формой идеологии. История того, что делают евреи и что с ними приключается, не может быть частью светской истории как таковая, поскольку она есть воплощение воли Божьей и, следовательно, часть Откровения. Всеобщая культура и еврейская культура не конфликтуют между собой: они абсолютно разные. Смешивая же их, вы можете лишь нанести ущерб иудаизму. Смешивая еврейскую и всеобщую истории, вы отнимаете у последней сакральность и убиваете живую идею, которая является ее темой.

В горьком и убедительном обращении Гирш объясняет, к чему все это может привести: «Моисей и Гесиод, Давид и Сафо, Девора и Цирцея, Исайя и Гомер, Дельфы и Иерусалим, треножник пифий и святилище херувимов, пророки и оракулы, псалмы и элегии – для нас все они мирно лежат в одном ящике, покоятся в одной могиле, у всех одно и то же человеческое происхождение, все имеют одно значение – человеческое, преходящее и принадлежащее прошлому. Все облака рассеялись. Слезы и вздохи наших отцов наполняют уже не наши сердца, а наши библиотеки. Теплые, бьющиеся сердца наших отцов стали нашей национальной литературой, их жаркое дыхание жизни – пылью на наших книжных полках… Радуются ли эти отлетевшие души литературной благодарности