ритуальное жертвоприношение пасхального агнца, поскольку, во-первых, неизвестно, где точно находился алтарь, во-вторых, были определенные сомнения в родословной нынешних коэнов, или
Храм и все споры вокруг него олицетворяют религиозное прошлое, которое является живой связующей силой в новом обществе Израиля. Но существует и светское прошлое, от которого стремились уйти, создавая сионистское государство. Его символом был Холокост; даже больше, чем символом, – прискорбной реальностью, в тени которой создавалось молодое государство и которая накрепко осталась в коллективной памяти нации. Иудаизм всегда был сосредоточен не только на законе, но и, так сказать, на его логическом завершении – справедливости. Бесконечно повторяющейся и прискорбной особенностью еврейской истории в Изгнании были бесчисленные обиды, нанесенные евреям как таковым, и неспособность общества неевреев воздать обидчикам по заслугам. Еврейское государство было, по крайней мере, частично, ответом на величайшую из всех несправедливостей. Одной из его задач было стать орудием возмездия и показать всему миру, что евреи наконец-то могут нанести ответный удар и воздать по Закону тем, кто был к ним несправедлив. Преступление Холокоста было столь грандиозно, что и Нюрнбергские процессы, и механизмы справедливой расплаты, функционировавшие, как мы рассказывали, в ряде европейских стран, были, попросту говоря, неадекватны. Уже в 1944 г. департамент Политического управления Еврейского агентства, который возглавлял тогда будущий премьер-министр Моше Шарет, начал собирать материалы по нацистским военным преступникам. После образования Израиля выслеживание виновных и организация их встречи с правосудием стали обязанностью ряда израильских служб, в том числе секретных. Деятельность эта не ограничивалась рамками Израиля. В ней приняли участие многие еврейские организации, национальные и международные, включая Всемирный еврейский конгресс. Включились в нее и те, кто выжил. В 1946 г. Симон Визенталь, 38-летний чешский еврей, который провел 5 лет в различных лагерях, включая Бухенвальд и Маутхаузен, организовал вместе с 30 другими бывшими узниками лагерей Еврейский центр исторической документации, который в конце концов нашел постоянное пристанище в Вене. Он сосредоточил свою деятельность на поиске нацистских преступников, не представших перед судом, а потому и не осужденных. Холокост стал предметом интенсивных исследований в научных и образовательных целях, и прежде всего эта деятельность должна была привести к воздаче преступникам должного. К 80-м годам только в университетах США и Канады существовало 93 курса исследований Холокоста, а также 6 исследовательских центров, посвященных исключительно этому вопросу. В Лос-Анджелесе, в Центре исследований Холокоста имени Визенталя, была использована новейшая техника, чтобы создать, как это называли, «многоэкранный с многоканальным звучанием аудиовизуальный образ Холокоста»; в состав комплекса входил экран в форме арки размером 12 метров высотой и 7 метров длиной, три кинопроектора со специальной оптикой «Синемаскоп», 18 диапроекторов и пентафоническая аудиосистема, причем все это контролировалось и синхронизировалось центральным компьютером. Эта деятельность по воссозданию реальных событий не может показаться излишней, если учесть, сколько в это время предпринималось попыток антисемитами доказать, что ничего этого не было совсем или же хоть и было, но было уж слишком преувеличено.
Но, конечно, главной целью сбора документов о Холокосте оставалась справедливость. На счету лично Визенталя свыше 1100 нацистов, переданных в руки правосудия. Он собрал значительную часть материала, который позволил израильскому правительству опознать, арестовать, судить и приговорить человека, который после Гиммлера был главным администратором-палачом Холокоста – Адольфа Эйхмана. Агенты Израиля арестовали его в Аргентине в мае 1960 г. и тайно доставили в Израиль; ему было предъявлено обвинение по 15 статьям закона 1950 г. о наказании нацистов и их пособников. Суд над Эйхманом имел по ряду причин важное значение, реальное и символическое, для израильтян и еврейского народа в целом. Он самым наглядным образом показал, что прошло время, когда те, кто убивал евреев, оставались безнаказанными, и что нигде в мире нет такого места, где бы они могли спрятаться. Процесс освещался 976 иностранными и 166 израильскими корреспондентами и, в силу особенностей обвинения, которое охватывало как Холокост в целом, так и события, которые вели к нему, позволил донести до миллионов людей факты массового уничто-жения людей. Одновременно он демонстрировал методичную пунктуальность израильской юстиции в этой столь эмоциональной сфере.
Первая реакция Эйхмана на задержание состояла в том, что он признался, что он – это он, и признал как свою вину, так и право евреев наказать его. 3 июня 1960 г. он заявил: «Если это способно сделать акт искупления более внушительным, я готов публично повеситься». Позднее он менее охотно сотрудничал со следствием и придерживался линии, хорошо знакомой еще с Нюрнберга: дескать, он был лишь винтиком в машине, исполняющим приказы кого-то другого. Надо сказать, что на этом суде обвинению противостояла активная, изобретательная, упорная и хитрая защита. Кнессет принял специальный закон, позволявший иностранцу (германскому советнику д-ру Роберту Серватиусу) защищать Эйхмана, причем правительство Израиля выплатило ему гонорар (в размере 30 000 долларов). Процесс был долгим и трудным; в частности, было нелегко доказать компетентность суда и его право судить обвиняемого, несмотря на обстоятельства его ареста. Тем не менее, соответствующее решение было принято 11 декабря 1961 г. Совокупность доказательств делала приговор неизбежным. 15 декабря 1961 г. Эйхман был приговорен к смертной казни, а 29 мая 1962 г. была отклонена его апелляция. Президент Ицках Бен-Цви получил прошение о помиловании и целый день в одиночестве размышлял над ним. В Израиле ни до, ни после никого не казнили, и многие евреи в стране и за ее пределами предпочли бы обойтись без петли. Но подавляющее большинство было согласно с приговором, и президент, как ни старался, не смог найти в деле никаких смягчающих обстоятельств. Одна из камер в тюрьме Рамла была специально оборудована для казни, для чего в полу был устроен люк, а над ним установлена виселица. Около полуночи 31 мая 1962 г. Эйхман был казнен, тело сожгли, а пепел развеяли над морем.
Дело Эйхмана продемонстрировало эффективность, справедливость и твердость действий Израиля. Оно способствовало изгнанию призраков «окончательного решения» и было необходимым этапом в истории Израиля. Однако Холокост оставался фактом, определяющим израильское национальное сознание. В мае 1983 г. израильский Центр исследования общественного мнения Смита проводил опрос, касающийся отношения израильтян к Холокосту. Результаты показали, что подавляющее большинство израильтян (83%) видели в нем решающий фактор, определяющий их видение мира. Директор Центра Ханок Смит сообщал: «Холокост очень сильно повлиял на настроение израильтян, даже во втором и третьем поколениях». Причем отчетливо прослеживалось влияние Холокоста на исторические цели Израиля. Преобладающее большинство (91%) опрошенных считали, что лидеры Запада знали о массовый убийствах, но мало что сделали, чтобы спасти евреев; чуть меньшая доля (87%) были согласны с формулировкой: «Холокост научил нас, что евреи не могут полагаться на неевреев». Около 61% считали Холокост главным фактором образования Израиля, а 62% верили, что существование последнего делает повторение Холокоста невозможным.
В итоге, подобно тому, как коллективная память о рабстве у фараонов преобладала в раннеизраильском обществе, так и Холокост формировал новое государство. В нем неизбежно присутствовало ощущение утрат. Гитлер истребил третью часть всех евреев, в первую очередь благочестивых и бедных, на которых в особенности держался иудаизм. Потери можно оценить и в светских категориях. В XIX – начале XX столетий мир был невероятно обогащен освобожденными талантами, которые буквально фонтанировали из старых гетто; они стали основной созидательной силой цивилизаций Европы и Северной Америки. Этот процесс продолжался до тех пор, пока Гитлер не уничтожил его источник. Никто уже не узнает, что при этом потерял мир. Для Израиля последствия были буквально опустошительными. Они ощущались как на личном уровне, поскольку огромное число его граждан потеряли буквально всю родню и друзей детства, так и коллективно, поскольку на треть уменьшилось количество тех, кто мог бы участвовать в строительстве государства. Но сильнее всего потери ощущались, пожалуй, на духовном уровне. Высшая ценность, которую придавал иудаизм человеческой жизни (вспомним хотя бы о том, как долго и горячо израильтяне дебатировали, прежде чем лишить жизни Эйхмана), делал убийство такого количества людей, особенно бедных и благочестивых, которых любит Господь, событием, с трудом поддающимся восприятию. Даже для простой констатации факта потребовалась бы новая Книга Иова. Эту проблему затронул видный иудаистский богослов Авраам Джошуа Гершель (1907-73), которому удалось вырваться из Польши всего за шесть недель до катастрофы. «Я, – писал он, – как головешка, которую выдернули из огня у алтаря Сатаны, где во имя зла сгорели миллионы человеческих жизней, не говоря уже и о многом другом: божественных образах
