густой сеткой на белесое покрытие дороги и зеленые каски солдат.
Осень уже вовсю хозяйничает в этом краю. Красиво и повсюду тихо! Широкая всхолмленная равнина греется в лучах теплого осеннего солнца.
Фельдфебель Лаус отдает команду перейти на ускоренный марш, и буквально минут через десять высоко на холме возникают приземистые башни средневекового рыцарского замка, одного из тех, что некогда охраняли княжества, а возможно, и герцогства от разбойничьих набегов и крестьянских восстаний. Серый и сумрачный при любой погоде, он и теперь – в солнечный день – имеет грозный вид, напоминая декорацию, на фоне которой обычно разыгрываются действия какой-либо оперы Рихарда Вагнера.
Замок, издали казавшийся пустующим и необитаемым, оказался нашей казармой. В комнатах со стенами необычайной толщины, расположенных в крепостной стене, квартировали солдаты.
– Запевай! – рявкает фельдфебель, когда мы подходим к мосту, перекинутому через крепостной ров.
Запевала из второго взвода, на вид совсем замухрышка, худой и малорослый солдат, неожиданно высоким и сильным голосом выводит первую строфу: «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес…»[4]
Потом все мы вступаем в два голоса, и это двухголосие нежданно-негаданно придает песне торжественное звучание.
У крепостных ворот стоит рослый часовой, держа у ноги самозарядную винтовку с примкнутым штыком. Он делает нам на караул.
Мы входим во двор замка, чеканим шаг по неровным выщербленным плитам и застываем по команде «Смирно!». С речью обращается старший офицер в звании майора:
– Солдаты, перед нами поставлена цель ликвидировать советских комиссаров, наделенных неограниченной властью над жизнью и смертью людей. Уничтожить их значит сберечь германскую кровь на поле брани и в тылу. Вопросы есть?
– Как думаете, господин майор, а у нас все получится? – отважился кто-то задать вопрос.
– Я не думаю и вам не советую. Приказ есть? Есть. А думать будем, когда его выполним. Зиг хайль![5]
– Хайль Гитлер! – рявкнули мы во все горло.
Раздалась команда «Вольно!» – и началась перекличка.
Тем, чье имя и фамилию назвали, велят строиться в две шеренги. Я поглядываю по сторонам. Во дворе полно военных машин, возле которых переминаются с ноги на ногу сотни четыре солдат с полной боевой выкладкой.
Наша проверка, проходящая четко и сноровисто, заканчивается. Звучит команда разбиться на группы по тридцать человек для размещения в казармах.
Пожилой солдат лет пятидесяти, сопровождающий нас, кивает в сторону крытых грузовиков и вполголоса произносит:
– Деблокирующие войска… Вот такие дела!
Так вот в чем дело… Недаром у солдат такие хмурые лица!
Вечером я узнаю, что все они отбыли куда-то в Россию, а Россия – это война, о которой мне пока не так-то много известно. Припомнилась глава из школьной хрестоматии, которая называется «Русский». В ней сказано: «Русский белокур, ленив, хитер, любит пить и петь». Вот и все!
Не успел я положить свой ранец на приглянувшиеся мне деревянные нары, как раздалась команда на построение. Обедать, что ли? Давно пора… Последний раз нас кормили в Белостоке. Ржаной хлеб и творог с вареньем с удовольствием лопали все. Интересно, чем здесь собираются потчевать?
Оказывается, я чересчур большой оптимист.
Фельдфебель Лаус, успевший натянуть теплый свитер, улыбаясь предлагает нам пойти искупаться. Ничего себе! Сентябрь на дворе, как-никак!
– Холодно, по-моему, – бросает сквозь зубы гигант эльзасец. Неробкого десятка солдат, осмелился возразить майору. – У любого здравомыслящего человека, на мой взгляд, есть право отказаться от принятия этой водной процедуры.
Фельдфебель Лаус, продолжая улыбаться, произносит с расстановкой:
– У любого человека есть лишь обязанности, а права только у Бога. Это раз. Если солдат сам не любит себя, он доставляет другим лишние заботы, а на войне не должно быть ничего лишнего. Это два. Русская зима нешуточное дело, поэтому будем закаляться. Это три. Не воевавши в госпиталь угодить – вроде дезертирства. Ясно?
Пришлось нам сделать над собой усилие. Пружинистым шагом, как заправские спортсмены, преодолеваем километр или полтора и оказываемся на песчаном берегу озера, куда несет свои воды говорливый ледяной ручей.
Фельдфебель Лаус перестает улыбаться, приказывает раздеться догола и обводит нас взглядом с хитроватым прищуром.
Догола так догола! Мы уже научились преодолевать не только стыдливость, но и многое другое. Я помню, как стеснялись мы на первых порах, когда новобранцами жили в казармах. Со временем привыкли еще и не к такому.
Первым в воду, обдав нас брызгами, прыгает сам фельдфебель. Все смеются, но мне не смешно. Погода, конечно, замечательная… для прогулки, но не для купания. Я пробую ногой воду. Брр! И тут же получаю тычок в спину. Сопровождаемый взрывом хохота, лечу в воду. Когда выбираюсь на берег, меня бьет колотун. Воспаление легких, вне всякого сомнения, к вечеру обеспечено! Так, а где полотенце? Полотенца нет ни у кого! Зато у меня есть пуловер. Его я и натягиваю на мокрое тело.
Мы едва поспеваем за нашим фельдфебелем. Он несется во весь опор и проделал уже половину пути до нашего зaмка. Мы страшно проголодались и, влетев во двор, ищем взглядом вход в столовую. Но не тут- то было! Никакого намека на то, что нас собираются кормить.
– Дадут нам пожрать или нет? – спрашивает гигант эльзасец у стоящего поодаль унтер-офицера.
– Смирно! – рявкает фельдфебель.
Мы застываем. Даже наш храбрый эльзасец.
– Обед здесь в одиннадцать, – гаркает Лаус. – А мы прибыли с опозданием на три часа. Тройками, справа от меня, становись! Сейчас у нас стрельбы.
Сжав зубы, мы отправляемся за нашим мучителем.
Узкая тропинка бежит через лес. Тихо. Припекает солнце. Пахнет хвоей и смолой. Неподалеку стучит дятел.
Наши ряды расстроились, и мы плетемся гуськом. Фельдфебель Лаус умчался. Вероятней всего, чтобы выяснить, все ли готово к стрельбам, которые для офицеров серьезное испытание, а для солдат любимое занятие. Стрельбы – настоящее дело, для которого требуется умение.
А голод между тем давал о себе знать. Неужели после этих учебных стрельб состоится обсуждение результатов? Скорее всего… При поистине пчелином усердии Лауса не миновать нам разбора стрельбы по мишеням с бесконечными придирками. Похоже, сегодня мы окончательно убедимся в том, что голод и в самом деле не тетка.
Тропинка вывела на опушку леса, где матерые ели стояли вперемежку с кряжистыми березами. Я поймал себя на том, что природа на голодный желудок не вызывает у меня прежнего радостного чувства.
Неожиданно среди идущих впереди солдат возникло замешательство. Что такое? Я пускаюсь во всю прыть к развилке, где человек тридцать солдат сгрудились вокруг троих поляков в гражданском с корзинками с отборными куриными яйцами.
Поляки что-то лопочут, но я по-польски ни бум-бум! Но и так ясно, что они продают яйца, а нам, к несчастью, до сих пор не выплатили жалованье.
Короче говоря, довольно быстро выясняется, что в наших карманах пусто.
Не в силах противостоять искушению, мы запускаем руки в корзины. Направо-налево сыплются удары, но все это происходит в полном молчании. У меня в пилотке оказалось восемь целехоньких яиц. Не так уж и плохо, если не обращать внимания на боль в ноге. Кто-то вмазал мне каблуком по щиколотке.
На меня во все глаза таращится упитанный австрияк. Глядя на его румяное мальчишеское лицо, я и
