«Полное самопожертвование» – так выражались командующие. Это словосочетание застряло в моей голове, пока я смотрел широко раскрытыми глазами в полную темноту, постепенно погружаясь в сон, будто падал в глубокую черную дыру.
Глава 3
Отходим в тыл
Дня три-четыре мы были заняты тем же самым. Снег повсюду таял, мороз спадал так же быстро, как в свое время усиливался, – так, видно, у русских меняются времена года.
После суровой зимы мы оказались в разгаре жаркого лета: весны между ними не было. От таяния наше военное положение не только не улучшилось, но даже ухудшилось. Температура подскочила с пяти градусов ниже нуля до плюс сорока; растаявший снег превратился в настоящий океан. Повсюду образовывались огромные лужи. Однако для вермахта, сполна испытавшего на себе ужасы пяти зимних месяцев, снижение температуры стало благословением Господним. Все чаще проглядывало солнце. Следуя приказам и даже без них, мы сняли замусоленные шинели и начали чистку. Раздевались и окунались в ледяную воду образовавшихся прудов, чтобы помыться. Стрельбы не было слышно.
Сама война, про которую мы все-таки не могли забыть, стала менее жестокой. Я познакомился с милым солдатом, фельдфебелем в инженерных частях, подразделение которого временно размещалось в избе, находившейся рядом с нашей. Он был выходцем из Келя, городка, расположенного около Страсбурга, и Францию знал лучше, чем Германию. Прекрасно говорил по-французски. Беседы с ним позволили мне отдохнуть от напряженного подыскивания немецких слов, без чего я не мог свободно общаться с остальными товарищами. Часто в наших беседах участвовал Гальс: он хотел подучить французский, подобно тому как я в разговорах с ним осваивал немецкий.
Мой новый друг – Эрнст Нейбах – прирожденный инженер. Ему не было равных в умении превратить несколько старых досок в убежище, не пропускавшее воду, словно его соорудил опытный каменщик. Из топливного бака большого трактора он сконструировал душ. Сорок галлонов воды, умещавшиеся в емкости, подогревались лампой-обогревателем. Правда, на тех, кто впервые воспользовался душем, вылился целый водопад из воды с примесью солярки. Хотя мы несколько раз перемывали бак, вода еще долго отдавала горючим.
Вечерами в очередь на душ собиралась целая толпа солдат, которые кричали и толкали друг друга; среди них попадалось и начальство. Первенство отдавалось тому, у кого оказывалось больше всего сигарет или хлебных паек. Однажды наш фельдфебель, Лаус, заплатил триста сигарет. Мытье начиналось всегда после пятичасового приема пищи и продолжалось до самой темноты. Здесь разыгрывались настоящие сражения. Принявших душ часто толкали прямо в грязь. У нас не было комендантского часа или других правил, которые устанавливались в казармах. Выполнив дневную работу, мы могли бездельничать и пить хоть всю ночь, если пожелаем.
Так мы провели почти неделю; стояли спокойные дни, небогатые на события. Для доставки грузов приходилось проходить по болоту из грязи, которое становилось все больше. Мы еще трижды возвращались к линии фронта; каждый раз там стояла невероятная тишина. Мы отвозили провизию войскам на лошадях или тележках. Они развешивали белье на всех валах, прикрывавших траншеи. Тем же занимались и русские по ту сторону Дона.
Мы заговорили с бородатым солдатом:
– Почему у вас так тихо?
– Наверное, война закончилась. Гитлер и Сталин сговорились. Никогда не видал, чтобы так долго ничего не происходило. Иваны целыми днями только пьют и распевают песни. Ну и нервы у них: ходят не скрываясь прямо перед нашими орудиями. Верк видал, как трое их шли по воду. Правду говорю, Верк? – Он повернулся к солдату с хитрой физиономией, который полоскал в грязи ноги.
– Точно, – сказал Верк. – Мы просто не могли выстрелить. Может, и мы покажем нос наружу, не получив пулю между глаз.
Возобладала надежда. Может, и впрямь война закончилась?
– А что, возможно, – промолвил Гальс. – Солдаты на фронте всегда узнают новости последними. Если это правда, через несколько дней нам сообщат. Вот увидишь, Сайер. Уже скоро пойдем по домам. Ну и отпразднуем же мы! Нет, что-то не верится. Неужто это правда?
– Цыплят по осени считают, – проговорил солдат постарше.
Его слова заставили нас спуститься с небес на землю.
Как обычно, мы отправились по тропинке – вернее, по каналу из жидкой грязи, который вел к лагерю. На минутку остановились переброситься словечком с Эрнстом, подразделение которого ремонтировало грузовик.
– Если так и дальше будет продолжаться, – заметил он, – будем передвигаться на лодках. Удалось проехать двум грузовикам. Камни, которые мы загоняли в грязь, затонули. Вот в окопах сейчас здорово!
– Да, им досталось, – сказал Гальс. – Совсем пали духом. Не удивлюсь, если бы сложили оружие. У нас, да и у Иванов творилось такое…
– Ну, пусть сейчас радуются, – произнес Эрнст. – Происходит что-то странное. В том грузовике с радиостанцией непрерывно получают радиосводки. И курьеры идут толпой. Последнему пришлось бросить самокат и шлепать по грязи, чтобы передать донесение коменданту.
– Может, поздравительная телеграмма за твой душ, – сказал Гальс.
– Мне нравится твоя мысль. Но что-то сомневаюсь. Если эти парни забегали, скоро забегают и остальные.
– Пораженец, – рявкнул Гальс, когда мы уходили.
Возвратившись в лагерь, мы увидели, что ничто не изменилось – по крайней мере, внешне. Мы поглотили дымящуюся смесь, поданную поваром, и приготовились еще к одному мирному вечеру. И тут раздался свисток Лауса: он созывал сбор.
Господи, мелькнуло у меня в голове. Нейбах не ошибся. Снова начинается.
– Я воздержусь от замечаний насчет вашего вида, – произнес Лаус. – Складывайте манатки. Мы можем отправиться в любую минуту. Все ясно?
– Вот дерьмо, – послышался чей-то голос. – Все хорошее кончается быстро.
– А вы что думали, будете здесь сидеть и прохлаждаться? Война не закончилась.
Раз приказано было «складывать манатки», следовало готовиться к смотру: привести в порядок мундиры, отполировать и застегнуть ремни и пряжки как полагается. Так, по крайней мере, было в Хемнице и Белостоке. Дисциплина здесь, конечно, упала, но все зависело от расположения духа проверяющего: он мог придраться и к тому, как смазана винтовка, и как начищены сапоги, а результат – тяжелые работы или непрерывный караул.
Я до сих пор вспоминаю четыре часа гауптвахты, которые мне достались через несколько дней после прибытия в Хемниц. Лейтенант сделал на цементном полу плаца круг на том месте, где ярче всего светило солнце. Сюда мне предстояло сложить «штрафные мешки», наполненные песком, весившие почти тридцать килограммов. А я весил всего пятьдесят два. Через два часа каска раскалилась на солнце, колени подкашивались, чтобы не упасть, приходилось прикладывать отчаянные усилия. Несколько раз я едва не расплакался. Вот так и выучил урок: настоящий солдат не разгуливает по двору казармы, засунув руки в карманы.
Поэтому мы поскорее взялись за форму и, как одержимые, начали начищать замызганные сапоги.
– И десяти метров не пройдем, как все снова будет заляпано грязью!
В нашем распоряжении был час, чтобы привести в более или менее приличное состояние свои пожитки. И еще двадцать четыре оставалось, прежде чем сельские каникулы на Дону превратились в кошмар.
На следующий день после спешных сборов меня поставили караульным. Время моего дежурства определили с полуночи до половины третьего. Собрав остатки терпения, я стоял на пустых ящиках из боеприпасов, поставленных для того, чтобы часовой не утонул в грязи. За возвышением из ящиков притаилась яма, наполненная водой, куда мог легко свалиться караульный, отвечающий за бензин, стоило
