Родители отказывались ругать своих отпрысков даже в воспитательных целях. Учителя предпочитали читать лекции из отдельной кабинки, общаясь с питомцами односторонней связью, чтобы не видеть детей. И так по цепочке.
Вырастая, человек твердо усваивал: ты не имеешь права причинять неприятности ближнему. В качестве лозунга тезис был идеален. Но что было делать с руководящими постами? В свое время, выйдя из пещер, человек для того и придумал вождей и старейшин рода, чтобы было кому держать кнут.
Теперь человечество при виде кнута брезгливо отворачивалось.
Вот и пришлось почти везде, где возможны конфликты, поставить толковых роботов. Их единственная задача: сообщать неприятные новости.
Биороботом был и Альберт Хоппер: предполагалось, что офицеры этого не знают, но долго ли удержишь секрет Полишинеля?
Альберт Хоппер зудел, поучал, направо и налево раздавая приказы двадцать четыре часа в сутки, а подчиненные втихомолку подсмеивались за его спиной.
Правда Трейси первая рискнула убавить громкость; узнай кто о проделке, непременно вмешалось бы какое-нибудь Общество защиты роботов или возмущенное Братство биолюдей из числа расплодившихся в последнее время.
Трей одела Хоппера и, заговорщицки подмигнув, вызвала ремонтную бригаду:
– Мистеру Хопперу нездоровиться! – ехидно хихикнула Трей в микрофон.
Компания бунтовщиков деловито изучала стены и прозрачный шестиугольник потолка, пока роботы- ремонтники грузили мистера Хоппера на четырехколесную тележку.
Альберт Хоппер и в горизонтальном положении невозмутимо шевелил губами.
Полицейские проводили взглядом металлические спины.
– Теперь можем поговорить! – тряхнула волосами Трейси.
– У нас действительно крупные неприятности!
– Только не в аду! – запротестовал Спаркслин: жуткий зал вызывал отвращение.
– А что такое? – удивился Пинни. – В ваше время не было авангардистского дизайна?
– В мое время полы не хрипели в предсмертных стонах, а стены не вздыхали, как привидения в печной трубе! – отрубил Спарки.
Решено было переместиться в ближайшее кафе.
– Заодно впервые за сорок лет и покормят! – обрадовался Джон: все неприятности этого игрушечного мира вряд ли были уж столь серьезны!
Зал проводил компанию раздраженным уханьем.
МЕРТВОЕ МОРЕ
Саймон Филлипс, следуя инструкциям, с трудом узнавал городские кварталы. Он пробирался уже довольно долго, петляя в проходных дворах.
Улицы все больше кривились и сужались, пока дома угрожающе не накренились друг к другу. Саймон, порядком разозлившись, вынужден был протискиваться боком, царапая спину о бетонные стены. Район явно был давно заброшен. Даже бродячих котов, непременного атрибута трущоб и помоек, не попадалось.
Саймон и сам не знал: откуда ощущение, что здесь никто не живет. Разве что прохожие никуда не ходили, а мелюзга не играла на тротуаре в салки.
В остальном квартал выглядел, как самый обычный район многоэтажек.
Филлипс и за сотню зеленых не сознался бы, но ему было жутко.
Нарядно сверкающие стекла с кокетливыми занавесками. Двери, запертые, но почему-то кажется, что уже начавшие распахиваться. Намертво припаркованные автомобили с неостывшими моторами. Филлипс ежился и озирался.
– Театральные декорации! – смутное ощущение узнавания обрело реальность.
Тогда, в далеком прошлом, Саймону было года три-четыре, когда в начальной школе Филла устраивался спектакль в честь какого-то летнего праздника. В честь каникул, что ли.
Филл должен был изображать редьку.
– Черную редьку! – гордо уточнял Филл, снисходительно разъясняя брату разницу в овощах и фруктах.
Хорошая погода приблизила место действия к реальности: изображать живой огород решили в саду мистера Филлипса. Саймон лишь по рассказам вспоминал времена, когда он и его семья обитала в уютном чистеньком коттедже. Но Филл, особенно когда выпьет взахлеб, рассказывал, какой чудесный сад разбил для сыновей отец.
С пронзительностью раннего детского воспоминания Саймон, как сейчас, видел себя на руках матери. Вокруг галдели школьные товарищи Филла и соседи. Вместо занавеса (никто, впрочем, толком и не знал, как выглядит настоящий занавес) приспособили ширму из рисовой бумаги.
Саймон, запихнув в рот большой палец, солидно таращился на облезлых павлинов и пальму- подростка на росписи ширмы.
Ширму убрали. Чуда не произошло. Саймон связно говорить научился куда позже, а тогда, вместо таинственного спектакля, увидев собственные грядки, просто и без затей заорал. Ни погремушка, ни сладкий леденец не уняли всхлипываний и рыданий. Матери пришлось унести его в дом.
Но чувство фальши осталось. Мы часто принимаем пустышку за содержательность, ожидание чуда всегда подловит тебя, чтобы расхохотаться. И нет никого, кто держал бы тебя на руках.
Город, притаившийся зверем, напропалую врал, словно, мертвец, над которым поработал гример, положив на мертвую плоть живые краски.
Саймон уже не смотрел по сторонам. Дорога расширялась.
Филлипс мчал по асфальту, очертя голову и зажав уши ладонями. Никогда и нигде, даже в подземных лабиринтах, не могло быть такой звенящей тишины.
– Да перестаньте! – Саймон, задыхаясь, упал на колени и погрозил кулаками нависающей серой громаде.
Одна из стен ближайшего к Фениксу здания шевельнулась.
Саймон с ужасом вытаращился, глядя, как легко сминается и падает картоном на бетон арматура.
Он зажмурился, скрючившись.
Одинокая чернокожая фигурка раскачивалась посреди равнодушного города. Лишь треск крушащихся панелей – частой перестрелкой и эхом в безликих окнах оживлял пейзаж.
– Мистер Саймон Филлипс?
– А? – вздрогнул Саймон, поднимая голову. Знакомое по экрану лицо глядело из салона шестиместного автокара.
– У меня к вам, мистер Саймон, деловое предложение! – сощурился незнакомец и кивнул:
– Садитесь!
– Какого дьявола! – набычился Саймон, косясь на прямоугольник пространства.
Там, где пять минут назад стояло здание, теперь призывно зеленел луг с редкими кудрявыми деревцами.
Оставаться без денег, знакомых и с висящими на шее убитыми стариками, нет, Филлипс время от времени принимал рассудительные решения.
ПРОГУЛКА ЗА ГОРОД
Аэрокар Бредли, напыщенно невозмутимый, чуть полз в полуметре над поверхностью, лавируя на узких поворотах.
