5. «Из Байрона» («Разбит мой талисман, исчезло упоенье!») <«The spell is broken…»>. Подпись: «M. Салтыков. 1842». — «Современник», 1814, № 7, стр. 105. Автограф неизвестен.
6. «Вечер». Подпись: «Салтыков. 1842». — «Современник», 1845, № 3, стр. 377. Автограф неизвестен.
7. «Из Байрона» («Когда печаль моя, как мрачное виденье…») <«Imporomtu in reply to friends»>. Подпись: «Салтыков. 1842». — «Современник», 1845, № 9, стр. 306 (в оглавлении ошибочно указана страница 318). Автограф неизвестен.
8. «Зимняя элегия». Подпись: «М. Салтыков. 1843». — «Современник», 1845, № 1, стр. 119–120. Автограф неизвестен.
9. «Музыка». Подпись: «М. Салтыков. 1843 г.». — «Современник», 1845, № 8, стр. 212. Автограф неизвестен. По поводу этого стихотворения редактор «Современника» П. А. Плетнев писал 28 августа 1845 года Д. И. Коптеву: «Стихотворения Салтыкова и NN <Плещеева> помещены, как уже Вы, конечно, догадываетесь, по необходимости или, лучше сказать, по удобству, они прекрасно наполняют три праздные полосы» (ИРЛИ, сообщено В. Н. Баскаковым).
10. «Наш век». Подпись: «М. Салтыков. Февраль 1844 г.». — «Современник», 1844, № 4, стр. 231. Автограф неизвестен.
11. «Весна (Из моих отрывков)».
В автобиографической заметке 1858 года Салтыков-Щедрин, вспоминая о поэтических увлечениях своей молодости, писал: «В то время Лицей был еще полон славой знаменитого воспитанника его, Пушкина, и потому в каждом почти курсе находился воспитанник, который мечтал сделаться наследником великого поэта». Мечтал об этом и лицеист Салтыков, относившийся к своему поэтическому призванию со всей серьезностью и жаром юности. Свое первое напечатанное стихотворение «Лира» Салтыков посвятил Державину и Пушкину. Отношение к Пушкину как «величайшему русскому художнику» сохранилось у Салтыкова на всю жизнь.
В целом, особенно по форме, стихотворения Салтыкова не выделялись на общем фоне бесчисленного множества романтических и псевдоромантических созданий Бенедиктова, Губера, Бернета и др. Но за беспомощной и явно подражательной романтикой стихов Салтыкова уже ощущалась неудовлетворенность жизнью, «злая печаль» от сознания разлада между юношескими идеалами и казарменным бездушием окружающей жизни. Негодующая муза Лермонтова увлекла Салтыкова своей скорбной рефлексией, в которой Белинский видел содержание и задачу поэзии XIX века. «И кто же из людей нового поколения, — писал критик о стихотворении Лермонтова «Дума», — не найдет в нем разгадки собственного уныния, душевной апатии, пустоты внутренней и не откликнется на него своим воплем, своим стоном?.. Если под «сатирою» должно разуметь не невинное зубоскальство веселеньких остроумцев, а громы негодования, грозу духа, оскорбленного позором общества, — то «Дума» Лермонтова есть сатира, и сатира есть законный род поэзии»[146]. Словно откликаясь на призыв Белинского, Салтыков почти перефразировал «Думу» в стихотворении «Наш век». При всей своей художественной незрелости оно уже проникнуто настроением суровой печали, созвучной будущему творчеству писателя[147].
Салтыков так и не стал поэтом. Очень скоро он выступил самым беспощадным критиком своих увлечений, язвительно высмеивая уже в повестях сороковых годов всякий «стихотворный разврат». Отрезвление от поэтического «угара» лицейских лет совпало с общей тенденцией литературного развития середины сороковых годов. К этому времени Белинский завершал «поход» против эпигонов романтизма, и к его критике присоединился голос Салтыкова. В «Противоречиях» писатель пародировал мрачно- романтическую тематику своих лицейских стихотворений, характеризуя литературные опыты Граши Бедрягина и Пети Мараева, а в «Запутанном деле» решительно осудил бесплодную созерцательность романтической поэзии в лице любвеобильного поэта Звонского.
Однако стихотворные занятия Салтыкова имели и свои важные последствия, приобщив его к журнальным кругам Петербурга сороковых годов. Недаром сам сатирик, хотя и с оговоркой, утверждал впоследствии «Я в литературе состою с 47 года… или даже с 43 года, когда печатались в плетневском «Современнике» мои первые стихи» (письмо к M. M Стасюлевичу от 7-19 октября 1881 г.).
Из других редакций
При жизни Салтыкова не публиковалось. Впервые напечатано в газете «Русские ведомости!», 1914, 27 апреля, № 97, стр. 5.
Автограф (черновой) хранится в Пушкинском доме. Рукопись не озаглавлена и не датирована.
В настоящем издании воспроизводится по тексту рукописи.
Набросок возник, по-видимому, в связи с работой над повестью «Противоречия». В напечатанном тексте этой повести находим приведенное в наброске рассуждение о контрасте между богатством воображения и жизнью в комнате с видом «прямо на помойную яму» и характеристику лакеев, «чмокающих губами и рассуждающих… про себя». Возможно, набросок является фрагментом неизвестной нам в полном виде первоначальной редакции «Противоречий». В таком случае он должен быть датирован 1847 годом. Эта дата подтверждается содержащимися в тексте параллелями между предстоящими горестями бедняка, который отваживается иметь семью, и бедствиями Ирландии. С начала 1847 года «ирландский вопрос», в частности вопрос о быстром росте ирландского народонаселения, оживленно обсуждали в русской журналистике в связи с выходом в свет двухтомной монографии Густава де Бомона («De l’Irlande sociale, politique et religieuse», Paris, 1846). Так, в февральском номере «Отечественных записок» за 1847 год была помещена вторая статья В. Л. Милютина, из цикла «Пролетарии и пауперизм в Англии и во Франции», почти целиком посвященная Ирландии. В мартовском и апрельском номерах того же журнала на «страшное положение рабочего класса в Ирландии» указывал В. Майков[148]. О «бедности ирландского народа» говорилось и в третьем номере «Современника» (см. «Современные заметки», стр. 50–55).
Набросок интересен также тем, что в нем появляется «предусмотрительный» Николай Иванович, рекомендующий другу вначале «обсудить положительно, принесет ли вам известное действие пользу, и какую именно». Этот образ был развит Салтыковым в повести «Брусин».
При жизни Салтыкова не публиковалось. Впервые напечатано в Полном собрании сочинений Салтыкова-Щедрина, т. I, М. 1941, стр. 369–373.
Автограф (черновой) хранится в Пушкинском доме. Рукопись не озаглавлена и не датирована.
В настоящем издании воспроизводится по тексту рукописи.
Первые строки наброска <«Будь добронравен…»> и повести «Запутанное дело» почти совпадают, отличаясь лишь мелкими стилистическими деталями. И тут и там повествование ведется об одном и том же герое — Иване Самойлыче Мичулине.
Набросок можно рассматривать и как раннюю, более распространенную редакцию начала «Запутанного дела», и как этюд, имевший самостоятельное значение и лишь потом использованный для нового замысла.
Стиль наброска выдержан в типично гоголевских патетико-иронических интонациях. Вместе с тем здесь проступает и воздействие романа Гончарова «Обыкновенная история». Влияние Гончарова ощущается и в сцене прощания Мичулина с родителями, и в описании родительских наставлений,
