Уртред слышал их голоса, но никогда не спускался к ним. Он жалел этих несчастных глупцов: не слышали они, что ли, что сила покинула его, что в башне сидит не преемник Манихея, а всего лишь жалкий калека? Он держался подальше от узких окон, боясь, как бы паломники его не увидели — не увидели чудовище из башни и не впали бы в смятение и отчаяние.
Годы шли, а чудес все не случалось, и число ожидающих во дворе стало постепенно убывать; вскоре лишь двое-трое самых терпеливых остались караулить на никогда не тающем снегу. Уртред снова остался одиночестве, почти всеми забытый... до памятного дня месяц тому назад.
Уртред вернулся в мучительное настоящее, на продуваемый ветром обрыв, и поежился в студеном мраке. Нет, так нельзя: грезя о прошлом, он долго не протянет — тепло медленно уходило из тела. Он встал и начел бить себя руками по бокам. Но память, несмотря на это, упорно тянула его в прошлое, когда, сорок дней назад, из Тралла прибыл гонец.
Уртред ничего не слышал о своем брате почти двенадцать лет. Он не знал, погиб ли Рандел в битве за Тралл, и не знал, слышал ли брат об Ожоге. Письмо, поднятое наверх вместе с едой, привело Уртреда в смятение, и он впервые за много-много месяцев испытал радость. Каждое слово этого письма накрепко врезалось в его память:
Итак, Манихей был прав — Уртред все-таки отправится в Тралл. Юноша укрепил свое сердце, готовясь к встрече с внешним миром впервые за восемь лет. Весь день он размышлял, глядя на летящие облака, на снежную шапку Старого Отца, на хилые сосны, вцепившиеся в каменную осыпь, и знакомые серые строения монастыря далеко внизу. Настало время покинуть свою тюрьму и выйти навстречу судьбе.
Он встал на рассвете и спустился по пыльной лестнице на подгибающихся ногах, хотя значительно окреп за эти годы. К его удивлению, товарищи его детства — Кевар, Талдон и несколько других, ставшие теперь взрослыми, — уже ждали снаружи, когда дубовая дверь со стоном повернулась на своих ржавых петлях: им откуда-то стало известно, что он уходит. Впервые за восемь лет он вышел из сумрака на свет дня. Но если он и питал какие-то светлые надежды, то крики ужаса, которыми разразились монахи, быстро развеяли их, напомнив ему, что он носит на лице маску Манихея. Все попятились от него прочь, забыв отдать ему прощальные подарки, которые принесли.
Уртред хотел сказать им что-нибудь. Помнит ли Кевар, как стоял в тот далекий день в коридоре? Вернулся ли Талдон к гончарному кругу? Он хотел как-то сблизиться с ними, но нужные слова не приходили. Как объяснить им, что он человек, несмотря на маску? И он молча прошел мимо них в ворота, те самые, в которые его внесли двадцать лет назад.
Уходя, он ни разу не оглянулся.
Напрасно он не ушел из Форгхольма в тот же день, как получил письмо. Даже однодневное промедление оказалось роковым: брат погиб, а он сам чудом ушел от погони и вот теперь, сидит на студеном ветру у пруда, медленно умирая от холода. Все члены уже словно лед. Скоро начнутся видения — такие бывают в День Розги у монахов, проведших весь день на снегу.
Нет, не суждено ему исцелить язвы мира. Брата и Манихея больше нет, а с ними погибло и дело, которому, по их замыслу, он должен был послужить. Будь они даже живы, как он мог бы оправдать их чаяния, памятуя о восьми годах в башне? Он отвык от общения с людьми, даже если предположить, что кто-то сможет вынести вид его лица. Он не вождь по натуре. Он — человек, который заглянул слишком далеко, за пределы ставшего бесполезным тела. Его руки превратились в обгорелые клешни, которые действуют лишь благодаря перчаткам Манихея, грудь и торс состоят из сплошных рубцов. Годы страданий и лишений отняли у него всякую радость и надежду. А взамен — взамен эти семь лет, проведенных над книгами Манихея, унесли его за пределы плоти, за грань темной земли, на поиски огня, некогда горевшего в его жилах, а ныне обретенного лишь благодаря завещанной ему учителем маске.
Духовные борения, молитва, сомнения и умственные труды поглотили всю его жизнь. Соблазны, столь опасные для других, для него ничего не значили — он презирал их изначально.
И все же во тьме этой студеной ночи брезжил одинокий луч надежды. Сегодня, сперва в горах, а потом на площади, когда пламя вновь запело в его жилах и расцвело из его рук, он познал силу маски. Или это его собственная сила вернулась к нему? Только Манихей мог бы ответить на этот вопрос. Как бы там ни было, в этом возвращении былого дара чувствовалась рука Ре: бог не оставил его во тьме навеки. Быть может, Уртред еще исцелится духом.
Но не слишком ли поздно пришло исцеление? На несколько кратких часов Уртреда словно подхватило ураганом. Он убил упыря, отомстил за смерть брата. А теперь ему некуда идти, и его ждет неизбежный конец.
Он обернулся к северу: низкие черные тучи затянули половину лунного неба над храмами и цитаделью, неотвратимо надвигаясь на Тралл. Уртред ждал молнии — той самой, которую мог бы когда-нибудь свести с небес по обещанию Манихея. Пусть она ударит в край обрыва, где он стоит, и покончит со всем разом.
ГЛАВА 13. ВИДЕНИЕ
Гроза приближалась: промежутки между молнией и громом делались все короче. Ветер рвал туман на болотах в причудливые клочья, и они подымались над обрывом, славно призрачные драконы древних времен. Их полет сопровождался музыкой, не менее древней: ветер, точно в муках, выл над водой и меж кипарисов. Вот деревья согнулись в дугу, и буря накрыла Уртреда. Белый зигзаг ударил в землю, высветив на миг каждое зерно в камне. И тут же грянул гром, будто бы поколебав парапет под ногами.
Еще вспышка, прямо над головой — но двузубец молнии ушел на равнину, с треском ударив в верхушку пирамиды черепов. Полуослепший Уртред закрыл глаза, ожидая грома.
Но грома не последовало.
Вокруг вдруг настала полная тишь. Холод прошел по спине Уртреда. Он осторожно приоткрыл глаза, глядя в сторону, куда ударила молния. Там произошла какая-то перемена. Тьма на болотах словно пульсировала энергией, еще более черной, чем ночь, словно рябь шла по пруду. Пирамида черепов зажглась нездешним белым светом, идущим точно из самой ее сердцевины. Источник света на глазах Уртреда переместился к вершине, и она вспыхнула, точно смоляной факел. Воздух вокруг задрожал, будто нечто стремилось обрести форму — некий зародыш света, пробивающий скорлупу тьмы. Летучее, сияющее эфирное тело освободилось наконец и медленно поплыло вверх, к городу.
Звуки вернулись, а с ними пришел дождь — такой сильный, будто железные прутья лупили с неба. Одежда Уртреда и лицо под маской промокли мгновенно, и над прудом, в который ливень бил что есть мочи, вместо тумана поднялся пар. В нескольких ярдах ничего не стало видно; равнина пропала из глаз, а с ней и белая фигура.
Но Уртред знал, что она движется к нему. Холодная струя леденила затылок, но то был не дождь, а страх.
Потом он увидел ее.
Белая фигура плыла к нему сквозь ливень, обретая очертания человека, идущего сквозь тьму над болотами, преодолевающего черную пустоту, — он излучал свет, и края его колебались при каждом импульсе энергии, исходящем из его середины. Уртред смотрел, как он приближается, и члены его коченели, замораживая недавно обретенное волшебное тепло. Идущий по воздуху приближался неуклонно, белый свет бил из его глазниц — и наконец застыл в воздухе над прудом. Уртред теперь разглядел, кто это, и его страх
