– Хотите прочесть? – Сезар протянул ей письмо. Вдова немного подержала его в ладонях, затем быстро вскрыла и пробежала глазами по строкам. Испуганный вздох вырвался у нее, и она прижала руку к груди.
– Боже! Я и не думала… Он сказал мне, что это всего лишь тайные послания, и он не хочет, чтобы меня кто-то видел, и в этом нет ничего плохого…
– Вас обманули? – спросил Сезар, внимательно вглядываясь в ее лицо. Если она не лжет ему сейчас, если не играет искусно, тогда с нее можно будет снять все подозрения – и как же хорошо от этого сделалось на сердце! – Чем вам угрожали?
Ее губы дрогнули, и глаза стали льдисто-огромными, как будто в них стояли слезы, но она не заплакала.
– Разве я могу довериться вам? – прошептала госпожа де Виньоль и добавила уже громче: – Я никому и никогда не могла этого открыть! И вам, почти незнакомцу…
– Разве я давал повод усомниться в моей чести? – мягко вопросил виконт де Моро.
– Нет. Пока еще нет. Но люди могут казаться совсем не теми, какими хотят предстать.
– Как вы.
– Да, как я! Вы не знаете…
– Самый простой способ от этого избавиться – это рассказать мне уже, – заметил виконт несколько раздраженно.
– Вы будете презирать меня, – сказала госпожа де Виньоль твердо.
– И что? Вам так важно мое одобрение? – Сезар чувствовал, что они говорят не о том, и все же всей душой желал услышать ответ.
– Важно. Вы человек великодушный и честный, во всяком случае, я так думаю о вас. Я не хотела бы подвергать вас опасности, и к тому же… к тому же, вряд ли вы сможете относиться ко мне так же хорошо.
– Хватит, госпожа де Виньоль. Сколько же можно! Что вы сотворили такого, что я буду вас презирать?
Она посмотрела на него своим прозрачным взглядом и сказала просто:
– Я убила своего мужа.
Глава 12
Тайна госпожи де Виньоль
Признание повисло в воздухе, как повисает дым от сигар; молчание, установившееся следом за произнесенными словами, было таким глубоким, что, казалось, отзывается колокольным звоном – и лишь через миг Сезар понял, что это и есть звон, еле различимый. Наверное, в деревенской церкви призывали к вечерней службе.
Госпожа де Виньоль отвела взгляд, будто не в силах смотреть на собеседника, и глядела теперь в огонь. Руки ее, державшие бокал с вином, казались безжизненными и напоминали мертвых птиц.
– Вы убили своего мужа, – повторил Сезар, – Жоффруа де Виньоля, так?
– Откуда вы знаете его имя? – отозвалась она, не глядя на виконта. – Я ни разу не упоминала его при вас.
– Я умею узнавать то, что мне нужно.
– Я вижу. Значит, вы все знаете обо мне?
– О нет. Знай я о вас все, разве говорили бы мы сейчас тут?
– Так чего вы ждете? Посылайте в Париж за полицией, и они посадят меня в камеру, а затем… что делают с мужеубийцами?
– Вас не должно это волновать, – негромко сказал Сезар, – если вы не желали, чтобы он умер.
– О нет, я желала! – Глаза ее сверкнули, и она вновь посмотрела на виконта – на сей раз такая яростная, такая огненная, что никогда ее нельзя было бы заподозрить в трусости. – Я желала этого больше всего на свете! Как я ненавидела его, если бы вы знали!
– Я буду знать, когда вы расскажете мне.
– Я уже начала. Что ж, хорошо. – Вдова кусала губы. – Вы знаете, как его звали; ведомо ли вам, что меня выдали за него насильно?
– В Бордо еще поговаривают об этом. Что ваш отец отдал вас шевалье де Виньолю, дабы тот, скажем так, справился с некоторыми семейными долгами.
– Вы излишне деликатны, виконт. Я тоже такой была. Меня продали, продали расчетливо, и не считаясь ни с чувствами, ни с мольбами. Впрочем… я расскажу по порядку, только… вы можете сесть? Мне ужасно смотреть на вас, когда вы надо мною стоите; вы словно Немезида, словно в любой момент готовы обрушить на меня карающий меч. Я этого заслуживаю, несомненно, и сейчас вы это поймете, но хотя бы еще минуту я не желаю этого осознавать.
Виконт кивнул и уселся в кресло напротив; забытый ужин остывал на столе, однако собеседникам не было до него сейчас никакого дела. Они впились друг в друга взглядами: Сезар – вопрошающим, Флер – отчаянным и вместе с тем решительным. Произнеся страшные слова, она будто сбросила что-то с плеч, и спина ее выпрямилась, плечи расправились; она выглядела сейчас, как, должно быть, выглядят молодые валькирии, только осознавшие, кто они и кем могут стать.
– Вы, значит, справлялись обо мне, верно? Ну, так наверняка знаете, что фамилия моего отца была де Бонне; не слишком яркая, но старая фамилия. Мои предки жили в окрестностях Бордо долгие годы, мы владели там небольшим домом, который гордо именовался замком, хотя замок из него слишком унылый – одна башня, длинное серое строение, ряды узких окон… Больше это походило на ферму, да и дух в комнатах стоял деревенский. Но все Бонне гордились своим происхождением, а наш род ведет свою историю со времен Людовика Святого. Хороший род, древний род, и кровь в жилах течет старая. Все это стоило некоторых денег.
Она скривилась, будто надкусив кислое яблоко.
– Мой отец всегда был неудачником, только я не осознавала этого в юности и едва осознаю сейчас. И все же именно неудачником он и являлся: за что бы он ни брался, Фортуна отворачивала от него капризное лицо, и его идеи терпели крах, дела оборачивались поражением. Он так к этому привык, что ждал разочарования прежде, чем начинал что-либо новое, а когда ждешь, обычно приходит именно то, чего ожидал. Он сам управлял нашими землями, потому что все Бонне занимались этим испокон веков, и нанять талантливого управляющего значило очернить честь рода. Землевладелец должен владеть землей; но на деле, это земля владела моим отцом. Мать же была слишком запуганной, чтобы ему возражать. Она целыми днями читала или вышивала и, сколько я себя помню, никогда отцу ни в чем не перечила. Временами я чувствую, как похожа на нее, иначе… иначе я не оказалась бы здесь.
– Возможно, вы не знаете себя, сударыня. Вы не производите впечатления нерешительной особы, наоборот – сегодня, к примеру, вы вели себя чересчур решительно.
– Это все от отчаяния и злости. Когда они просыпаются во мне, я не отдаю отчета в том, что делаю; все мысли становятся будто стеклянными, и вместе с тем я знаю, как мне поступить. Так и сегодня. Когда вы схватили меня, я знала, что должна вырваться и убежать.
– И вам это почти удалось, – заметил виконт с улыбкой.
– Конечно. Самый страшный судья человеку – сам человек, и я сужу себя вот уже не первый год, так что вам в этом меня не догнать, виконт. Давайте не будем затягивать эту пытку. Мне хотелось бы, чтобы вы поняли все уже и… дальше вы сами решите.
– Я решу, – согласился он, произнеся это ровным голосом.
– Так тому и быть… Мой отец, я говорила о нем. Так вот, дела его пошли совсем плохо. Он начал продавать земли, а этого делать было никак нельзя, совсем! Ведь честь требовала, чтобы Бонне оставался там, где живет. Революция затронула предыдущее поколение, а поколению отца повезло, многие выжили; и он тоже выжил, но считал это скорее наказанием, чем наградой. У нас дома было истинное царство серости. Редко устраивались балы, ибо средств на то не имелось; выезжали мы тоже редко. Меня воспитывала приглашенная из соседнего монастыря кармелитка, хорошо хоть, женщина образованная, привившая мне страсть к чтению. Книги говорили со мною, а родители – почти никогда. Мне исполнилось шестнадцать, когда все окончательно пошло наперекосяк.
Это простонародное выражение в ее речи показалось виконту забавным, хотя ситуация забавной вовсе
