плодов, замелькали соломенные крыши домов, зарябила черепица, потекли заросли сахарного тростника. Автобус катил, качаясь, вздрагивая. Вдруг в машине стало темно — проехали под мостом; не успел Ито понять, что случилось, как автобус вывалился из-под моста, и снова по сторонам потекла зеленая, полная света и парного влажного воздуха земля. Ито сидел, до боли повернув голову, жадно рассматривая, как бегут, подпрыгивая, поля, как вздрагивает высоковерхий храм с торием[4] перед ним, как дрожат тростниковые хижины. И наконец дома стали попадаться все чаще и чаще, слились в одну бегущую ленту, кондуктор нехотя выкрикнул:
— Гарапан!
Ито подхватил узелок, в котором были завернуты мыло, рубашка с полотенцем, и следом за женщинами выскочил на площадь.
Город… Чужой, совсем чужой, непонятный и тревожный: люди ручейками текут по улицам, ветер надувает пузырями полотнища: «Зонты для мужчин и женщин», «Табак южных островов», «Кимоно и шерстяные платья», «Ювелирные изделия». Они свисали со стен домов, раскачивались, подвешенные поперек улицы. В витринах за пыльными стеклами лежали грудами пестрые ткани, стояли манекены, одетые в светлые пиджаки и такие же светлые брюки, гета на деревянной подошве, рядом затейливо разбросанные плетенки дзори, грудой навалены носки таби с торчащим вбок большим пальцем. Из открытых дверей харчевен несло запахом сырой рыбы. Внутри светились красные кучки креветок, брошенных на подносы, дымился рис, в чашечках горками лежала фасоль. Что-то кричали, заказывая еду, посетители, между столиками бегали полуголые официанты и уборщицы, они несли в одну сторону полные тарелки с дымящейся едой, а обратно груды пустых, с испачканными палочками и смятыми бумажными салфетками. У Ито подвело от голода живот, он остановился около одной двери, но оттуда тотчас послышалось:
— Что стал? — и высунулась желтая рожа; волосы прихвачены лентой, из-под распахнутого халата видна потная прыщавая грудь. Из глубины харчевни кто-то крикнул: «Гони его!», прыщавый ухватил Ито за ворот, повернул и изо всех сил толкнул в спину. Вытянув руки, Ито упал на тротуар, вскочил, свернул с улицы в переулок, пошел, облизывая оцарапанные в кровь ладони. Проходя мимо маленького кафе, он увидел, что там никого нет, за прилавком пусто, на столиках в маленькой комнатке несколько неубранных чашек, в них горками что-то красное. Не думая, вбежал, запустил руку в чашку, сгреб в горсть, торопливо сунул в рот. Когда сзади раздался крик «Держи его!», метнулся в сторону, помчался, петляя, как кролик, с одной стороны переулка на другую. «Стой!» Дробно стучат деревянные гета, с громом распахиваются, разъезжаются двери и окна, сверху кто-то визжит: «Вот он!» Наконец Ито выскочил из переулка на улицу, влетел в массу стремительно шагающих людей, втиснулся между ними, заметил новый поворот и нырнул еще раз за угол. Вперед, вперед — пока не слышно криков и топота ног. Переулок неожиданно оборвался, перед Ито тянулся, выгибаясь, ручей, через него перекинуты каменные горбатые небольшие мосты, около одного из них — спуск к воде. Ито скатился вниз по ступенькам, метнулся в спасительную черную тень, прижался под мостом к прохладному камню и замер. Стоял, прислушиваясь, однако наверху никто больше не кричал, и только теперь, облизав губы, понял, что украл горсть острой сои. Схватило живот, он прилег, долго лежал, поджав к подбородку колени, и только вечером боль отступила.
Ночь. Под мост пробивается зеленый свет, рядом кто-то шуршит, пробегает, стучит когтями, втягивая, взахлеб пьет воду. Стало холодно. Ито невольно вспомнил Сахалин, зимнее утро, крыши, покрытые снегом, школу. В углу класса чугунная печка, в ней красные и черные с синими прыгающими огоньками угли. Ученики, сидящие на циновках, в руках тетради и кисточки, в пузырьках черная жидкость. Перед глазами появились размазанные хвостатые значки, голос учителя начал рассказ о верном слуге, который подставил грудь, чтобы прервать полет стрелы, пущенной в его господина. Проснулся он снова от холода и уже до рассвета, не засыпая, дрожал, прижимаясь к сырой, влажной земле, пряча ладони между колен.
Утро… Воздух еще прохладен, ночная тишина задержалась во двориках, но уже защелкали деревянные подошвы первых рабочих, скрипя покатил тележку продавец зелени, гулко выстрелил, затарахтел, мелькнул за поворотом мотоцикл… Полицейский на углу… Ито быстро прошмыгнул мимо, проходя мимо открытой двери кафе, с испугом вспомнил вчерашнее.
Около маленькой фабрики, из ворот которой выехал грузовик, доверху нагруженный деревянными пальмовыми брусками и блестящими розовыми, гладко оструганными досками, остановился. Из будки высунулась голова, на вопрос Ито, не найдется ли для него места, голова повела глазами, выругалась: «Сказано, за ворота на территорию никого не пускать!» Глаза были мутные, злые. Ито побрел дальше. Около двухэтажного каменного здания прислонился к стене, увидел, как из тяжелых с медными ручками дверей вышел паренек его лет, неся прижатую к груди груду пакетов, каждый перевязан тонкой бечевкой. Проходя мимо Ито, парень крикнул: «Помоги, упадут!» Ито сложил пакеты, парень обхватил их руками накрест и, ничего больше не сказав, ушел. Ито подошел к дверям, нажал на медную ручку — дверь нехотя приоткрылась, юноша проскользнул внутрь. Человек в белой, с закатанными рукавами рубашке, сидевший за барьером, вышел навстречу.
— Я ищу работу, могу быть посыльным или сторожем, можно поговорить с кем-нибудь?
Человек скривил рот, положил руку Ито на плечо, повернул и, не говоря ни слова, подтолкнул к двери. Тяжелые створки, звякнув пружинами, захлопнулись.
Бродя по улицам, переходя перекрестки, где нетерпеливо позванивали велосипеды и вскрикивали рикши, заглядывая в перегороженные железными решетками приемные контор — там за низкими голыми столами сидели, кропотливо высчитывая что-то, потные, в очках чиновники, — Ито спрашивал. Прежде чем обратиться, низко кланялся, а если не отвечали сразу, терпеливо ждал. Около водосточной трубы, рядом с витриной, где за пыльным стеклом застыли, сложив на груди руки, два манекена, одетые в одинаковые желтые кимоно, он нашел на земле никелевую монетку и купил на нее чашку супа.
Кружилась голова, один раз, переходя улицу, едва успел выскочить из-под тупоносого военного грузовика, солдат и шофер, высунувшиеся из кабины, долго кричали вслед ему ругательства. Мучительно хотелось забрести в сквер и лечь на скамейку в тени, но там могли забрать, и, значит, лучше всего идти назад, снова под мост. Тени удлинились, из фабричных ворот и из дверей контор стали вытекать ручейки служащих. Ито увидел в распадке между домами синюю полоску моря, решил, что ручей и мост должны быть там, но в тесной маленькой улочке в глаза бросилась вывеска: «Ремонт велосипедов». Решился, когда подошел, услышал через неплотно закрытую дверь стук молотка о железо, остановился и стоял так, пока дверь не приоткрылась и из нее не выглянул лысый, с вислыми усами старик — фартук из синей грубой парусины, в руке клещи, — выглянул и недовольно уставился на Ито.
— Чего стоишь?
— Уважаемый хозяин, — сказал Ито и поклонился.
— Сам знаю — хозяин. Ты зачем пришел?
— Ищу какую-нибудь работу. Могу помогать вам, могу бегать с поручениями, могу ночью стеречь.
— Сразу видно, ты из деревни. Оттуда? — Он показал на горы.
— Я приехал ненадолго, заработать немного денег и вернуться.
Щелкая деревянными подошвами, прошла, вспугивая с земли зеленых разжиревших мух, женщина.
— А ты, случайно, не скрываешься от армии?
— Меня призовут через год.
Старик вытащил из кармана очки — два круглых стекла в металлической оправе, — нацепил их на нос и долго рассматривал Ито.
— Странно, только вчера я подумал о подмастерье, — сказал он. — Но мастерская дает немного денег, я могу взять тебя только в ученики. Тебе, конечно, негде и спать?
Ито мотнул головой.
— Вот видишь, тебе еще нужна и постель. Кормить тебя я тоже не могу. Ты не очень прожорливый?
— Что вы, я могу есть один раз. — Ито поклонился.
— Рано благодаришь, я еще не согласился. Ладно, заходи, поговорим.
Внутри мастерской — свет, падающий через маленькое, затянутое паутиной окошко, верстак, на нем губастые черные тиски, в беспорядке набросаны напильники и сверла, вдоль стен, цепляясь друг за друга рулями, несколько велосипедов, на стене кимоно старика и пучок засушенных камышовых стеблей.
