Уйти вместе с ветром

Привет, подруга!

Сообщаю тебе, что все наши грандиозные планы на лето — накрылись!

Окончательно и медным тазом, как говорит твоя бабка Клава.

Само собой, по вине предков. На этот раз — моих. Можешь себе представить — вместо пристойного отдыха на нашей даче во Мшинской, копания грядок, пикирования огурцов и всего такого прочего, им вдруг вздумалось отправиться в поход. Вспомнить, видите ли, молодость. И пусть бы вспоминали, я, как ты понимаешь, совершенно не против. Ради флэта, свободного от пэрентсов, я бы даже их грядки ездила поливать. Но они зачем-то решили взять с собой и меня, и Подлизу! Прикинь, да?!

Тащиться куда-то на север в обществе Подлизы и ихних друзей молодости, месяц стучать зубами в палатке, сидеть у костра в дыму и слушать, как они козлиными голосами поют дебильные песни про багульник и «солнышко лесное», от которых у нормальных рэперов уши вянут и в трубочку сворачиваются…

Подлиза, естественно, изображает восторг и благоговение перед идеалами. Так бы и пристукнула мерзавца! Хоть ты пожалей меня, подруга!

Тина

----- OriginalMessage -----

From: Bjaka ‹mailto: bjaka@mail.ru›

To: Tina ‹mailto: krystyna@yandex.ru›

Date: Fri, 22 May 2007 01:32:13 +0400

Subject: Прорвёмся!

Да не расстраивайся ты так, Тинка! Может, они ещё обломаются. Мои вот мать с отчимом тоже каждый год мылятся летом в загранку, но всё время что-то не склеивается — то баксов нет, то отпуск в разное время дают…

А твои даже если и соберутся, так это ещё не прямо сейчас, успеем до июля потусоваться как следует. Хотя и непонятно, чего это их вдруг стукнуло — ехать куда-то. Сами додумались или подсказал кто?

Ты приходи в воскресенье часам к пяти к нашему кафе, а потом, если всё склеится, двинем на реальный фестиваль, мне Симон обещал. Да, чуть самое главное не забыла. Тинка, я тут по аське такого парня зафрендила… Подробности при встрече!

Приходи, не пожалеешь!

Твоя Бяка

Мальчик рисовал, сидя за столом. Рисовал, как самый обычный ребёнок, — высунув кончик языка и болтая ногой. Высоко на стене виднелось окно, в нём замещала солнце керосиновая лампа, на столе горела толстая свеча, но темнота всё равно пряталась по углам. У стены в печи «Булерьян» (здешние обитатели называли её «Бурильян», так было понятней) шумело пламя, в окно тянулась толстая труба, обмотанная стекловатой. По бетонным стенам каплями сочилась вода, возле двери белел иней.

— Скоро закончишь? — нетерпеливо спросила худая темноволосая девочка. Она сидела в самом тёмном углу, на ворохе бесформенного тряпья, обхватив колени руками.

— Не подгоняй, — буркнул Художник и откинулся назад, придирчиво рассматривая рисунок.

К столу вперевалочку подошёл очень толстый мальчик. Заглянув Художнику через плечо, он ловким, почти незаметным движением подхватил краюшку хлеба, лежавшую на столе.

— Мне ручеёк нужен, — сказал он тоном авторитетного заказчика. — Ты смотри не забудь нарисовать. Я его прямо по руслу поведу.

В тёмном углу шевельнулось тряпьё, раздался слабый, хрипловатый, плачущий писк. Девочка завозилась, что-то нащупала, склонилась над небольшой корзинкой…

Толстый мальчик жалостливо покачал головой:

— Бедненькая. Это она, наверное, маму и братьев зовёт…

— Заткнись, идиот! — выкрикнула девочка. — Художник, давай шевелись, а то я…

— Да я уже всё. — Сидевший за столом отложил листок и сунул в рот кончик карандаша.

— Феодор! — хищно подавшись вперёд, приказала девочка. — Давай!

Толстый мальчик, носивший такое непривычное имя, тщательно дожевал оставшийся хлеб. Собрал в ладонь крошки и высыпал в рот. Потом взял листок и поднёс поближе к глазам. Он не очень хорошо видел.

— Слушай, а медведей-то ты зачем нарисовал? — повернулся он к автору. — Да ещё бурого вместе с белым? У нас же их тут вообще нету. Он не поверит…

— Поверит, — не выговорила, а почти прорычала девочка. — Всё правильно Художник нарисовал! Ему всё равно, каких зверей убивать, чем больше, тем лучше, какая разница, откуда взялись…

— Ну, как хочешь.

Толстый мальчик отошёл от стола, подогнул короткие ножки, уселся прямо на пол — и замер, глядя в стену, на которой вроде не просматривалось ничего интересного.

Все молча ждали.

Даже девочка никого больше не торопила.

Шумел «Бурильян», с потолка мерно падали капли, где-то наверху негромко, на одной ноте выл ветер.

Сперва начало казаться, что время остановилось.

Потом оно стало плотным и осязаемым.

Воздух между лицом Феодора и стеной, на которую он смотрел, ни дать ни взять слегка задрожал. На светло-сером бетоне, как на экране плохого кинотеатра, стали проступать размытые тени. Возник оттепельный пейзаж с ручейком, увиденный как бы сквозь мутноватое стекло или, может быть, в объектив старой видеокамеры с цифровым увеличением…

Напряжение в помещении всё возрастало. Снова послышался хриплый плач из корзинки. Ни котята, ни щенки, ни человеческие младенцы таких звуков не издают…

В середине подрагивавшей картинки начал всё чётче возникать человеческий силуэт. Мужчина в замызганном камуфляже, озираясь по сторонам, шёл прямо на зрителей. Он тяжело выдирал из снега высокие шнурованные бахилы…

— Всё, — устало выговорил Феодор, и стена сразу погасла. Феодор поднялся на ноги и пошатнулся от изнеможения, хватаясь за стол, — видно, усилие в самом деле оказалось нешуточным. — Готово. Теперь кушать давай, ты обещала…

— Сейчас-сейчас, — пробормотала девочка, спускаясь с лежанки.

Ноги у неё, невзирая на холод, были босые, на лицо падала длинная, косо обрезанная чёлка. Подойдя к столу, девочка хотела взять рисунок, но промахнулась, лишь мазнула пальцами по уголку. Тут же поправилась, схватила листок и, секунду помедлив, одним движением разорвала его на две половинки.

— Теперь, — сквозь оскаленные зубы процедила она, — действительно всё!

— Вот и рисуй для вас… — не очень весело усмехнулся Художник. — Так я пошёл?

Девочка не ответила. Бросив на пол обрывки и явно потеряв к ним интерес, она вновь засела в углу.

— Может, останешься? — нерешительно предложил Феодор Художнику. — Поужинали бы вместе…

Видно было, что делиться едой ему до смерти не хотелось, но и через закон гостеприимства переступить он не мог.

— Не, я пойду, меня Жадина ждёт.