противоречивые чувства, но в глубине души таилось задетое мужское самолюбие. С чего это она решила, будто он из тех мужчин, которые безропотно делают то, что им указывает женщина.
— Я вообще не ношу колец, — наконец с хмурым видом объяснил он. — Если только по твоей просьбе мне не придется вдеть его в нос на потеху всему городу.
Лили посмотрела на него и коротко рассмеялась:
— Бог ты мой, Ник, не надо из-за этого так злиться. — Протянутое кольцо она не заметила. — Все-таки лучше его носить, хотя бы на тот случай, если кто-нибудь из мэрии проболтается. Я не думаю, что это случится, но тем не менее лучше не давать лишних поводов.
— Хорошо, убедила.
— Но ты все же меня извини, — с неподдельной искренностью продолжила Лили. — Конечно, мне нужно было посоветоваться с тобой заранее. Я как-то об этом не подумала.
— Да нет, извиняться нужно не тебе, а мне, — вздохнул Ник, бросил на Лили короткий внимательный взгляд и опустил кольцо в нагрудный карман пиджака. — Я перегнул палку и приношу свои извинения.
На этот раз машина завелась легко. Ник плавно переключил передачу, мысленно продолжая казнить себя за проявленную несдержанность. Ведь обручальное кольцо само по себе не более чем безвредный кусочек металла. По-хорошему, ему следовало не злиться, а приноровиться к причуде Лили и спокойно доносить дурацкое кольцо до конца дня, а по приезде домой снять его и поглубже запрятать проклятую штуковину в выдвижной ящик письменного стола.
Мужчина вовсе не лишается своей независимости одной только женитьбой и напяливанием на палец кольца. Он понимал, что дело вовсе не в этом. Ярким примером того, как не надо организовывать семейное счастье, служили и служат его собственные родители, окончательно запутавшиеся в липкой паутине взаимных упреков и оскорблений, злобно радующиеся чужим слабостям и до изнеможения высасывающие друг у друга силы.
Слава Богу, что у него была его музыка, благодаря которой ему и удавалось держаться на плаву в беспросветности жизни. Сочинение мелодий давало ему в этом болоте скандалов твердую почву под ногами, давало нечто, что он действительно мог почувствовать, потрогать и услышать. Из ее красоты черпал он свои силы и независимость, почти как Самсон, что преисполнялся силой от собственных волос. Пока его жизнь заполняла музыка, он был неуязвим для житейских и семейных неурядиц и поступаться этой своей неуязвимостью отнюдь не собирался.
Всю недолгую дорогу до ресторана они молчали. Ник припарковал машину и помог Лили выбраться наружу. Он заранее приготовился сыграть роль ослепленного безумной любовью молодого мужа, но уже предвкушал возвращение домой, где будет наконец предоставлен самому себе и сможет с головой уйти в свою симфонию.
— Это одно из моих самых любимых мест, — вежливо заметила Лили после того, как они уселись за столик у окна, смотревшего на реку. Она по-прежнему выглядела смущенной, но как еще можно было себя чувствовать в ситуации, которую они вдвоем и сконструировали. За окном медленно вращалось мельничное колесо, ритмично выплескивая струи в лежавшую ниже течения заводь.
— Мне тоже здесь очень нравится.
Лили откинулась на спинку кресла, изо всех сил стараясь принять непринужденный и естественный вид, но, на его взгляд, получалось у нее это неважно. Однако говорить ей он ничего не стал.
— Я до сих пор не верю, что мы это сделали. Или это все-таки сон? — задумчиво проговорила Лили.
— Если это сон, тогда точно такой же сон снится и мне. Все более чем реально, Лили, и нам нужно выжать из этой ситуации как можно больше.
— Я как раз над этим и размышляю. Последнее время, когда у меня начинает неприятно сосать под ложечкой, я стараюсь думать о том, сколько сил, времени и труда я вложила в этот проклятый дом, и о том, как бы поскорее развязаться с диссертацией. — На ее губах появилась улыбка. — А ты, наверное, думаешь о своей музыке.
— Верно. Ради этого и старался, — ответил Ник.
Он чувствовал, как в душе крепнет желание поскорее оборвать те живые ниточки общения, что потихоньку уже начали протягиваться между ним и Лили. Он понимал, что ему будет трудновато все эти дни, недели и месяцы ни разу не переступить едва уловимую границу, что он сознательно проложил между любезными деловыми отношениями и желаниями его мужского начала. До сегодняшнего дня ему удавалось более или менее успешно справляться с воздержанием, однако он весьма сомневался, что такой образ жизни он сумеет сохранить все предстоящие двенадцать месяцев.
Еще вчера он кому угодно мог поклясться, что его музыка заменит ему все. Сегодня его уверенность заметно ослабла. Ему в очередной раз пришлось признать, что одно дело — принять решение и совсем другое — прочувствовать на себе все его последствия. Ему уже доводилось доказывать самому себе этот тезис. Сколько раз, промучившись до седьмого пота с начальными тактами сонаты или сюиты, выстроив наконец все гармонии в соответствии с теорией, он испытывал глубочайшее разочарование от неблагозвучности и неуклюжести мелодии, сыгранной на рояле.
Он заставил себя улыбнуться и в ожидании заказанного ленча завел легкий разговор ни о чем. Однако все его мысли неотступно стремились к ожидавшему их впереди вечеру. С компанией по перевозкам он заранее договорился о том, чтобы все его вещи, включая рояль, переправили в новый дом, где сотрудники института должны были за всем проследить. Он знал, что Лили сделала точно так же. Правда, до сих пор он свое новое жилище в глаза не видел; уйма времени ушла на то, чтобы сдать в наем старую квартиру и утрясти массу ненужных, но неизбежных мелочей. Ему хотелось вступить в свою композиторскую жизнь совершенно свободным и ни от чего не зависимым. Единственное, что ему было известно, — дом отстроен на участке земли в одиннадцать акров на Эппл-Орчард.
— Ник, нам нужно еще кое-что обговорить.
Он непроизвольно стиснул зубы и весь подобрался. Вот оно, началось — первое требование, за которым последует бесконечная череда других.
— О чем ты? — небрежно поинтересовался он, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно. Наглядевшись за долгие годы, как его мамочка играючи вила веревки из отца, он невольно подумал, что мог бы отыскать более подходящее занятие для удовлетворения творческих амбиций.
Лили в нерешительности помолчала, перевела дыхание и продолжила:
— О наших спальнях. Которые в доме.
Ника бросило в жар.
— А что с ними такое?
— Ну… у каждого из нас будет своя отдельная спальня, так обговаривалось с самого начала. Но есть одно маленькое неудобство, о котором нам нужно договориться сейчас.
— Что еще за неудобство?
Лили потупилась и принялась сосредоточенно разглаживать невидимые складки на скатерти. Потом решительно подняла голову и встретилась с Ником взглядом. Он в очередной раз вздрогнул, все еще не в состоянии привыкнуть к яркой голубизне ее глаз.
— Я раньше тебе об этом не говорила, потому что боялась, что ты сразу пойдешь на попятную. Когда ты намекнул, что не прочь согласиться, у меня не хватило духу тебя отговорить, потому что я отдала этому проекту все свое сердце, понимаешь?
— Так что это за неудобство, Лили?
— Я собираюсь держать большинство своих вещей у тебя в спальне. Или ты будешь большую часть своих вещей держать в моей спальне. Все зависит от того, чья спальня будет хозяйской.
— Ничего не понял, — нахмурился Ник. — Пусть хозяйской будет твоя спальня. Мне много места не нужно, был бы рядом рояль. — Помолчав, он с подозрением спросил: — Там ведь две спальни, не так ли?
— Конечно, две. Я говорю о том, что если хозяйская спальня будет моей, тогда тебе придется держать все твои вещи вместе с моими, понимаешь? Мы же не можем давать повод подозревать, что живем раздельно. У меня прекрасные отношения с директором нашего института, и, пока я не буду знать, как часто он решит проверять ход эксперимента, нам придется создавать нужное впечатление.
— Теперь все понятно, — насупился было Ник, но тут же поднес к губам руку Лили и поцеловал ее,
