А взрослые очень ленивые: как попросишь их почитать или рассказать сказку, так они отговариваются, что заняты. Тетя Паша стряпает; руки у нее, правда, заняты, но рот-то свободен: могла бы рассказать сказку. Или мама: когда она в школе, или пеленает Леню, или проверяет тетрадки, это одно; но когда она стоит перед зеркалом и укладывает косы то так, то так, и при этом улыбается, — чем же она занята?
— Почитай мне, — просит Сережа.
— Погоди, Сереженька, — отвечает она. — Я занята.
— А зачем ты их опять распустила? — спрашивает Сережа про косы.
— Хочу причесаться иначе.
— Зачем?
— Мне надо.
— Почему тебе надо?
— Так…
— А почему ты смеешься?
— Так…
— Почему так?
— Ох, Сереженька. Ты мне действуешь на нервы.
Сережа думает: как это я ей действую на нервы? И, подумав, говорит:
— Ты мне все-таки почитай.
— Вечером приду, — говорит мама, — тогда почитаю.
А вечером, придя, она будет кормить и купать Леню, разговаривать с Коростелевым и проверять тетрадки. А от чтения опять увильнет.
Но вот тетя Паша уже все сделала и села отдохнуть на оттоманке у себя в комнате. Руки сложила на коленях, сидит тихо, дома никого нет, — тут-то Сережа и припирает ее к стенке.
— Теперь ты мне расскажешь сказку, — говорит он, выключив радио и усаживаясь рядом.
— Господи ты боже мой, — говорит она устало, — сказку тебе. Ты же их все наизусть знаешь.
— Ну так что ж. А ты расскажи.
Страшно ленивая.
— Ну, жили-были царь и царица, — начинает она, вздохнув. — И была у них дочка. И вот в один прекрасный день…
— Она была красивая? — требовательно прерывает Сережа.
Ему известно, что дочка была красивая; и всем известно; но зачем же тетя Паша пропускает? В сказках ничего нельзя пропускать.
— Красивая, красивая. Уж такая красивая… В один, значит, прекрасный день надумала царевна выйти замуж. Приехали женихи свататься…
Сказка течет по законному руслу. Сережа внимательно слушает, глядя в сумерки большими строгими глазами. Он заранее знает, какое слово сейчас будет произнесено; но от этого сказка не становится хуже. Наоборот. Какой смысл он вкладывает в понятия: женихи, свататься, — он не мог бы толково объяснить; но ему все понятно — по-своему. Например: «конь стал как вкопанный», а потом поскакал, — ну, значит, его откопали.
Сумерки густеют. Окна становятся голубыми, а рамы на них черными. Ничего не слышно в мире, кроме тети Пашиного голоса, рассказывающего о злоключениях царевниных женихов. Тишина в маленьком доме на Дальней улице.
Сереже скучно в тишине. Сказка кончается скоро; вторую тетя Паша ни за что не соглашается рассказать, несмотря на его мольбы и возмущение. Кряхтя и зевая, уходит она в кухню; и он один. Что делать? Игрушки за время болезни надоели. Рисовать надоело. На велосипеде по комнатам не поездишь — тесно.
Скука сковывает Сережу хуже болезни, делает вялыми его движения, сбивает мысли. Все скучно.
Пришел Лукьяныч с покупкой: серая коробка, обвязанная веревочкой. Сережа было загорелся и ждет нетерпеливо, чтобы Лукьяныч развязал веревочку. Чикнуть бы ее, и готово. Но Лукьяныч долго пыхтит и распутывает тугие узелки, — веревочка пригодится, он ее хочет сохранить в целости.
Сережа смотрит во все глаза, поднявшись на цыпочки… Но из серой коробки, где могло бы поместиться что-нибудь замечательное, появляется пара огромных черных суконных бот с резиновым ободком.
У Сережи у самого есть боты, с такими же застежками, только без сукна, просто из резины. Он их ненавидит, смотреть еще на эти боты ему нет ни малейшего интереса.
— Это что? — упав духом, уныло-пренебрежительно спрашивает он.
— Боты, — отвечает Лукьяныч и садится примерить. — Называются — «прощай, молодость».
— А почему?
— Потому что молодые таких не носят.
— А ты старый?
— Поскольку надел такие боты, значит, старый.
Лукьяныч топает ногой и говорит:
— Благодать!
И идет показывать боты тете Паше.
Сережа влезает на стул в столовой и зажигает электричество. Рыбы плавают в аквариуме, тараща глупые глаза. Сережина тень падет на них — они всплывают и разевают рты, ожидая корма.
«А вот интересно, — думает Сережа, — будут они пить свой собственный жир или не будут?»
Он вынимает пробку из пузырька и наливает немножко рыбьего жира в аквариум. Рыбы висят хвостами вниз с разинутыми ртами и не глотают. Сережа подливает еще. Рыбы разбегаются…
«Не пьют», — равнодушно думает Сережа.
Скука, скука! Она толкает его на дикие и бессмысленные поступки. Он берет нож и соскабливает краску с дверей в тех местах, где она вздулась пузырями. Не то чтобы это доставляло ему удовольствие, — но все-таки занятие. Берет клубок шерсти, из которой тетя Паша вяжет себе кофту, и разматывает его до самого конца — для того, чтобы потом смотать снова (что ему не удается). При этом он каждый раз сознает, что совершает преступление, что тетя Паша будет ругаться, а он будет плакать, — и она ругается, и он плачет, но в глубине души у него удовлетворение: поругались, поплакали — глядишь, и провели время не без событий.
Веселее становится, когда приходит мама и приносит Леню. Начинается оживление: Леня кричит, мама кормит его и сменяет ему пеленки, Леню купают. Он теперь больше похож на человека, чем когда родился, только жирный чересчур. Он может держать в кулаке погремушку, но больше с него пока нечего взять. Живет он там в яслях целый день своей какой-то жизнью, отдельно от Сережи.
Коростелев приходит поздно, и его рвут на части. Начнется у них с Сережей разговор или согласится Коростелев почитать ему книжку, а телефон звонит, и мама перебивает каждую минуту. Вечно ей надо что- то говорить, не может подождать, пока люди кончат свое дело. Перед тем как уснуть на ночь, Леня долго кричит. Мама зовет Коростелева, вот обязательно ей нужен Коростелев, — тот носит Леню по комнате и шикает. А Сереже хочется спать, и общение с Коростелевым прекращается на неопределенное время.
Но бывают прекрасные вечера — редко, — когда Леня угомоняется пораньше, а мама садится исправлять тетрадки, — тогда Коростелев укладывает Сережу спать и рассказывает ему сказку. Сначала рассказывал плохо, почти совсем не умел; но Сережа ему помогал и учил его, и теперь Коростелев рассказывает довольно бойко:
— Жили-были царь и царица. Была у них красивая дочка, царевна…
А Сережа слушает и поправляет, пока не уснет.
В эти неприкаянные, тягучие дни, когда он ослабел и искапризничался, еще милее стало ему свежее, здоровое лицо Коростелева, сильные руки Коростелева, его мужественный голос… Сережа засыпает, довольный, что не все Лене да маме, — вот и ему что-то перепало от Коростелева…
