серебряными кудрями из-под меховой шапки и уже с заранее прочно вдетой в широкое красное лицо искристо-веселой улыбкой.
— Ба-ба-ба! Кого я вижу! — раскатисто на весь вокзал обрадовался дядя и протянул ему обе руки в рукавах огромной шубы. — Алексей… Алексей Иваныч? Так? Не напутал лишнего?
Алексей Иваныч поднялся было уйти, до того неожиданным для него был приход Асклепиодота. Он даже растерялся от этой внезапности, — это совсем лишнее было теперь, этот шумоватый дядя. Но дядя и его усадил, взявши за плечи, и сам повалился мешком рядом на стул.
— Гонял-гонял по городу и… до чего устал, до чего упрел. Нет уж, стар я стал дела делать!.. Скоро уж, скоро мне отдерут подковки… А вы здесь по строительной части все? Ах, Алексей Иваныч, Алексей Иваныч! Очень вы хороший человек, а…
— Нам не поехать ли в одиннадцать, с бисом? — перебил его снова Илья.
— А зачем это с бисом, хотел бы я очень знать? Чем с бисом, так лучше с бисовым батькой, а? — толкнул Алексея Иваныча Асклепиодот, подмигнул и похохотал немного.
Илья подождал, когда он кончит, отряхнул папироску и сказал:
— Да видишь ли… Коломийцев… Ведь нужно бы с ним поговорить, а у меня как-то из головы вон… Заеду-ка я к нему сейчас, а?
Илья решительно встал было, но дядя ткнул его в грудь и усадил опять.
— Ах, эти мне щеглы, молодые, шестиперые!.. Да ведь был, был я у него, сейчас был! Все решительно разобрал до косточек!
— Гм… был? Когда же это? Какой ты скорый!.. Ты бы закусил, что ли… Пойдем к буфету.
— Закусывал… Грабиловка! Сплошной грабеж везде, недоволен я!.. Да-с, Алексей Иваныч, дорогой, опять мы с вами встретились, очень кстати.
Алексей Иваныч придумывал уже мучительно, как бы ему так естественно объяснить, зачем он здесь и что намерен делать, как вдруг Асклепиодот поднялся шумно:
— Ах, вот тут я одного хорошего очень, замечательного человека вижу!.. Я сию минуту!.. — и, задевая за стулья полами шубы, ринулся к какому-то лопоухому восточному человеку с башлыком на шее, который горячо глядел на него из дверей, не входя в зал.
— Вот как! — насилу опомнившись, сказал Алексей Иваныч. — Вы и тут с дядей?
— Да-а… была у нас тут остановка, — заезд, вернее, по делам… — И Илья скучно постучал мундштуком по столу.
— Де-ло-вой народ! — протянул без всякой насмешки Алексей Иваныч. В первый раз чужая (именно Ильи) деловитость его изумила как-то. Правда, он и сам теперь делал что-то, проводил шоссе, вычислял, наблюдал, хлопотал, даже поругивал рабочих, но все это как-то по старой привычке, без всякого умысла.
— Итак, — сказал вдруг Илья шутливо: — Значит, судьба нам ехать с вами в одном поезде… Или вы, может быть, поедете с бисом?
— Судьба, да! — живо подхватил Алексей Иваныч. — Я с бисом? Зачем? Нет, я в девять… Судьба, совершенно верно… Конечно, судьба!
— В судьбу вы верите, значит?.. Та-ак… Говорят, от судьбы не уйдешь… Только в какой бы вагон вы ни сели, я сяду в другой, так и знайте.
— Вот как? Это зачем же?
— Куда вы, собственно, едете? Конечный пункт?
— Еду? Разве я не сказал вам? На Волынь… Вашего сынка посмотреть.
— Ага… кланяйтесь ему.
— Детей целуют!.. Вы еще неопытный отец… Детям не кланяются, их целуют…
— Ну, поцелуйте…
— А почему же вы не хотите в одном вагоне? Ведь это мы случайно встретились, — не к вам я ведь ехал… Не хотите?
— Совершенно не хочу.
— Да почему же?
— А чтобы не было скучно.
— Вы уж второй раз говорите то же самое… В ресторане вы то же самое сказали.
— Неужели?.. И в третий раз могу сказать то же. — Илья уж не улыбался, говоря это: у него стал упорный и тяжелый взгляд, явно ненавидящий и презрительный в то же время.
— Для вас, значит, это только скука?.. Но Валя все-таки хотела, чтобы я именно сегодня и здесь вас встретил… Для нее, значит, это не скука, как и для меня.
— Вот что: вы полечитесь, это я вам серьезно говорю!
— От чего?
— Да уж доктор, он знает… Я вам посоветую одного, есть в Харькове, на Сабуровой даче: очень внимательный.
— А-а, вы уж меня вон куда хотите! Надоел я вам?
— Очень.
— Чрезвычайно? Не правда ли? А вы мне?
— Послушай, любезный, дай мне бутылку пива, — обратился Илья к случайно подвернувшемуся татарину с верблюжьей губой, и, помолчав, спросил Алексея Иваныча:
— Револьвер ваш знаменитый, конечно, и сейчас с вами? Какой он системы, кстати?
— Со мной. Парабеллюм, — отчетливо ответил Алексей Иваныч, отчетливо и тихо, тише, чем он говорил обыкновенно. Между тем именно с этого момента он почувствовал себя как бы в припадке, в том странном состоянии, когда ясность сознания вполне уступает место ясности чувств. Все резко вдруг, как плетью из проволоки, начало хлестать его по нервам: и хохочущие вдали пусто, глупо и похабно девицы, и верблюжья губа седого татарина, и грязные фартуки носильщиков, и армяне за буфетом, и проходившие мимо двое военных с усиленно-вертозадой дамой, и дьякон, тот самый, с косичкой, и расписной ненужно плафон, и пальмы, и цапля, недавно названная журавлем, — все он воспринимал в виде резких, противных, наглых пятен, и все углы кругом казались точно штыки.
Но Илья, Илья! Он как будто и сам растворился во всем и в себя все вобрал кругом. Ощутительно почувствовал Алексей Иваныч, что Илья навалился на него, и это потому так трудно дышать, что он под ним, под этой шубой волчьей, под бритым, ни в чем не сомневающимся подбородком: притиснут, и нет выхода.
— И такого любила Валя! — медленно проговорил Алексей Иваныч про себя, в то время как Илья пил холодное пиво.
Он выпил стакан, налил другой и выпил сразу и сказал, играя голосом, как актер:
— Любили меня всего три Вали (за что, — это у них спросите). Одна Валентина Андреевна, другая — Валентина Петровна, а третья… отчество вы лучше помните, а я что-то забыл… Николаевна?.. Семеновна?.. Совершенно забыл.
— Как 'забыл'? — больше одними губами, чем голосом, спросил Алексей Иваныч и к ужасу своему почувствовал, что и он сразу не может припомнить отчество Вали, вымело как-то из памяти, запало куда-то, в темный угол, как буква набора, и несколько моментов шарил в памяти он сам, пока не поставил на место: Михайловна, — Валентина Михайловна. Тут же и отец ее возник, как живой, — Михаил Порфирьич, инспектор народных училищ, ясный, слабый здоровьем старичок… И почему-то тут же представился сегодняшний пьяненький чиновничек с мотоциклеткой, спрашивающий скорбно: 'За что он меня уничтожает?'
Была как будто у Ильи затаенная мысль уничтожающе глядеть на Алексея Иваныча. Может быть, Илья просто думал, что он уйдет от него оскорбленный, как ушел и тогда из ресторана? По крайней мере, так казалось уже гораздо позже Алексею Иванычу. Но теперь он ощущал Илью, как силу давящую, идущую прямо на него, напролом, нагло хохочущую, как те три раскрашенные проститутки с инженером.
Он слышал и то, чего не говорил Илья, но мог бы сказать непременно и сказал бы, если бы не здесь, а где-нибудь в другом месте, хотя бы через час, в вагоне в отдельном купе, например.
— Как 'забыл'? — повторил Алексей Иваныч погромче. В это время сзади него раскатисто, по-хозяйски говорил кому-то Асклепиодот: 'Лишь бы, батенька, с рук свалить, а с ног и собаки сволокут!' — но Алексей
